Сцена 6

Темное помещение, темное — оттого что на улице раннее утро, а свет не включен. Автор, у которого в руках листы бумаги, зачитывает текст, проверяя его на благозвучие.

Автор: Здравствуй, любимая. Пишу, не будучи уверен, дойдет ли мое письмо до тебя и даже — смогу ли его отправить. Поэтому не знаю, прочитаешь ли ты когда-нибудь эти строки, прольешь ли две-три горькие слезинки над ними. Может, и прольешь, хотя уверенности в этом нет.

Если ты все еще заботишься о здоровье своего бедного мужа, спешу сообщить, что мне гораздо, гораздо лучше. Не переживай за меня, любимая, — в настоящий момент я здоров как бык! Головокружения прошли совершенно, а головные боли беспокоят эпизодически, тем более я перестал любоваться по ночам на луну, зато в состоянии любоваться телевизионными передачами, во всяком случае, теми немногими из них, которые этого достойны. Короче, моя депрессия в прошлом — я излечился, как излечивается большинство больных, и что в этом особенного?  

Пишу, однако, не затем, чтобы осведомить тебя о состоянии своего здоровья, а затем, чтобы объясниться. Вероятно, нам — когда еще мы оставались вместе, — следовало объясниться, да твое демоническое состояние не позволяло. Теперь же, когда мы существуем поврозь, на безопасном друг от друга отдалении, я способен высказать тебе все свои мысли начистоту, а ты способна выслушать не перебивая. В этом преимущество эпистолярного жанра, который я как человек, утружденный профессиональным сочинительством, раньше на дух не переносил, а теперь вот сам практикую и другим советую.

Конечно, нас обоих не могла не взволновать эта сумасшедшая история с сумасшедшим домом, ввиду которой наше супружеское единение оказалось нарушено. За время своего нынешнего одиноче­ства ты наверняка многое передумала и, уж конечно, многое для себя уяснила… однако многое в произошедшем наверняка остается для тебя загадкой, объяснить которую способен лишь твой пишущий эти печальные строки супруг. Именно того я и добиваюсь – объяснить то, что тебе непонятно, — поэтому начинаю с того самого момента, когда у меня появилось неудержимое желание… ну, ты понимаешь!

Эка невидаль, убить жену! Время от времени оно появляется у девяносто девяти процентов мужей, а оставшийся процент просто, по причине склероза, о нем позабыл. В желании избавиться от надоевшей половины я не был одинок или преступен. Только не рассказывай, что у тебя никогда не возникало желания стать вдовой!  Такое желание наверняка появлялось: убежден, что черное вдовье платье ты неоднократно примеряла в мыслях — в этом жены ничем не лучше мужей. Да, собственно, твое встречное намерение отправить меня в сумасшедший дом есть не что иное, как желание покрасоваться в черном вдовьем платье, ибо где муж покоится, на кладбище или в сумасшедшем доме, не имеет принципиального значения.  

Итак, я захотел тебя убить — или отправить в сумасшедший дом, что одно и то же, — однако, захотев, не предпринял никаких действий, а излил подсознательное желание в рукописи. Лишь в безобидной рукописи… с которой ты втайне от меня ознакомилась.

Ты полагала, мне неизвестна твоя неистребимая привычка лазить по мужниным файлам, как большинство жен лазит по мужниным карманам. По файлам или карманам, какая в сущности разница? Ты лазила по моим файлам, читала мои незаконченные рукописи, как будто могла в них что-то понять, и делала какие-то свои, вроде бы неизвестные, но легко угадываемые выводы. Конечно, это были выводы для меня нелицеприятные. Ты лишний раз залезала мужу в душу и ковырялась в ней своими по-женски неумелыми пальцами, переполняясь тщеславием от чувства своего мнимого превосходства над супругом. Но даже простейший сюжетец с убийством жены не привлек бы твоего внимания, если бы не был написан от имени автора. Однако в сюжете фигурировал автор… Ну как же, автор, замысливший убить жену! Ты догадывалась, насколько тесно во мне, натуре творческой и целеустремленной, переплетены низкая реальность и высокий художественный вымысел, и всполошилась, прочитав о порошке, который герой рукописи прикупил для освобождения от семейного счастья. В рукописи говорилось: автор спрятал препарат «в глубине своего вместительного письменного стола, среди черновиков, старых дисков с копиями и другого канцелярского хлама». Не правда ли, очень напоминает мой письменный стол, наполненный таким же канцелярским хламом?

Зная тебя и твое неразвитое прямолинейное воображение, я ни­сколько не сомневался, что первые опасения по поводу, а не слишком ли реальность и вымысел перепутались в моей больной голове — точнее, не является ли вымысел точной копией реальности? — у тебя зародятся. А когда зародятся, тебе захочется поскорей проверить, насколько они оправданны. Поэтому ты не преминешь порыться в ящиках письменного стола мужа на предмет, нет ли в нем маленькой коробочки с бесцветным безвкусным веществом, скрытым под этикеткой «Порошок Папы Карло. Приправа от Т.».

Каково же, надо полагать, было твое изумление и озлобление, когда ты и в самом деле обнаружила в моем письменном столе такую коробочку и такое вещество. Тут-то ты и смекнула, насколько вымысел соответствует реальности, а реальность — вымыслу, и еще раз убедилась, какая бессердечная скотина твой муженек, не только задумавший спровадить жену в сумасшедший дом, но и цинично описывающий свои переживания в бездарном бестселлере. «Он хочет меня отравить!» — наверное, вздумалось тебе закричать на весь белый свет, а может, мелькнула мысль, что уже успел отравить тебя — «Ах, боже! Муж меня отравил!», — однако отсутствие симптомов отравления и документальных подтверждений злодейского умысла остановили тебя. Не считать же доказательством рукопись, пусть в некоторых деталях подозрительную, тем не менее рукопись художественного произведения, а также спрятанное в письменном столе средство от тараканов?

Ты всегда утверждала, что я знаю тебя недостаточно хорошо… но все-таки я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы представить подленькую реакцию в подобной двусмысленной ситуации: промолчать, сделать вид, что тебе ничего не известно, но отравить мужа его же препаратом. Тебе прекрасно известно, моя любимая, что ты так и поступила — ты задумала меня отравить, для чего перепрятала находившийся в баночке порошок, а баночку тщательно вымыла, пересыпав на место порошка Папы Карло безобидные витамины, какой-нибудь размолотый компливит или альфавит, я полагаю. Я, по твоей дьявольской задумке, должен был подсыпать жене в картофельный суп красный перец с витаминами, а уж ты супругу в вареные яйца — перемешанный с солью яд… Не правда ли, все было в точности так, как я рассказываю?

Нет, я вовсе не осуждаю твоих бесчеловечных намерений, демон. Тебе ведь в самом деле казалось, что муж желает спровадить тебя в сумасшедший дом — а раз так, отчего нельзя спровадить в сумасшедший дом мужа? Ты была взбешена предполагаемым с моей стороны отравлением и жаждала ответить той же каверзной монетой, не подозревая, что художественный вымысел и непредсказуемая реальность в некоторых своих частностях не совпадают. В частности, встреча с торговым агентом и покупка у него порошка Папы Карло, этой злополучной коробочки с приправой от тараканов, была от начала до конца мной вымышлена. Не было — увы и ах! — никакого торгового агента в фирменной маечке с аптечной змеей, как не было и порошка Папы Карло. До сих пор не знаю, что такое бензоатный дихлоэцителен… хрень какая-то. А что же тогда коробочка, обнаруженная тобой в глубине моего письменного стола, с которой и началось наше разъединение, с которой литературный вымысел, преодолев барьер времени, свободно излился в реальность? Коробочка, как ты понимаешь, была — в ней находились размолотые в порошок заурядные витамины… так что травила ты меня безвредными витаминами, как и опасалась быть отравленной ими же.

В результате переплетения реальности с вымыслом я имел несчастье убедиться, что ты готова пойти на любое преступление против мужа, лишь бы подходящий повод нашелся. Как будто я не знал этого раньше! Дело ведь в подходящем поводе, а не в нравственных муках. Если муж или жена мечтают овдоветь, они уже нравственно созрели для убийства, и если не убивают свою осточертевшую половину, то только из-за отсутствия подходящего повода или способа, но не из-за непереносимых мук нравственности. Сей грустный факт ввергнул меня в депрессию, которую по неразвитости и легковесности своей натуры, равно как и отсутствию медицинского образования, ты приняла за сумасшествие.

Убедившись, что порошок Папы Карло действует и, следовательно, твоя афера со встречным отравлением удалась, ты позвонила в неотложную психиатрическую помощь и сама — сама, напоминаю тебе об этом первостепенном обстоятельстве, любимая! — потребовала: «Приезжайте, дорогая психиатрическая помощь! — сказала ты им. — В квартире обосновался опасный, непригодный для совместного проживания сумасшедший». Они и приехали — без всякого, как и полагается для неотложной помощи, отлагательства.

Надо было видеть произошедшую сценку — боюсь, у меня не достанет таланта достойно ее описать! Впрочем, ты сама была ее непосредственным участником, не так ли? (Увлекаясь воспоминаниями). Ты помнишь, помнишь, любимая, как все происходило?

Действие откатывается назад, к тому моменту, когда в комнату входят Врач с Санитаром из неотложной психиатрической помощи.

Врач: Здравствуйте, больной.

Автор: Добрый вечер.

Врач: Вы знаете, кто мы такие и зачем приехали?

Автор: К сожалению, доктор. Моя жена считает меня психически ненормальным. Она всем подругам об этом в последнюю неделю трезвонит. Может быть, переговорим наедине? Все-таки, обсуждать предстоит деликатные, касающиеся моей психики вопросы.  

Врач: Что же, я не против.

Оборачивается к Жене автора и Санитару, которые проходят на кухню, причем жена с явной неохотой.

А вы сами себя считаете нормальным?

Автор: Ну, это вам определять, доктор. Вот если бы вы ко мне обратились по поводу аллитераций или амфибрахия, я бы вам, наверное, смог что-нибудь подсказать.

Врач (заинтересованно): А что такое аллитерация и амфибрахий?

Автор: Это из области литературы.

Врач (вздыхая): Понятно. Присядьте, пожалуйста, на стул и закиньте ногу за ногу.

Автор присаживается, после чего Врач стучит Автору по коленке, затем измеряет пульс.

Вы специалист в области литературы? Чем вы вообще занимаетесь?

Автор: Я — писатель. Пишу преимущественно триллеры. Подарить какую-нибудь книгу с автографом?

Врач: Ну, если не сложно…

Автор достает с полки книгу, на обратной стороне которой красуется его портрет, надписывает и дарит Врачу.

Вот спасибо. А с чего бы это вашей жене вызывать скорую? Вы что, поссорились? Вы ей угрожали?

Автор: Нет вроде бы.

Врач: Тогда зачем?

Автор: Не имею представления, доктор. Меня самого это пугает. Конечно, последние годы нашей совместной жизни нельзя назвать идеальными, однако я не заслуживаю подобной предвзятости. Видимо, навязчивая идея. Я не психиатр — хотя, как всякий писатель, немножко психолог, — поэтому не могу объяснить, что стало причиной. Неделю назад она принялась обзванивать подруг, рассказывая каждой, что я свихнулся. Какие-то нелепости, знаете. Нет, я далеко не идеальный человек, у меня тоже случается мрачное настроение, но я никому, кроме как в своих триллерах, не угрожаю. У всякого терпения, знаете ли, свой предел. Поэтому, когда она позвонила в психиатрическую лечебницу, я решил не мешать ей и дожидаться вашего диагноза. Вдруг я в самом деле сумасшедший?

Врач: Пока я этого не нахожу. С другой стороны, каждый из людей немножко сумасшедший. Вы не против, чтобы пригласить в комнату вашу супругу?

Автор: Нет, конечно. Я же с ней годами в одной комнате нахожусь.

Врач приглашает с кухни Жену, которая смотрит напряженно-выжидательно, и Санитара.

Жена (Автору): Дорогой, я тебе сейчас вещички соберу.  

Врач: Думаю, не стоит, поскольку стационарное лечение вашего мужа отменяется.

Жена: Что такое?

Врач: Не вижу в этом необходимости.

Жена (нервно): Да он же псих законченный, только посмотрите на него! Ведет себя, как дебил. Пишет какие-то книги дурацкие…

Врач машинально вертит в руках надписанный Автором томик.

…чтобы их напечатали. Часами на луну смотрит, как будто ему заняться нечем. Да вы что, не видите? У него же рецессивная сугрессия в выраженной форме?!

Врач (удивляясь): Рецессивная… извините, что?

Жена: Рецессивная сугрессия!

Автор, из файлов которого жена позаимствовала лихой диагноз, позволяет себе слабую улыбку.

Врач (начинает смотреть на женщину с профессиональной заинтересованностью): А что такое рецессивная сугрессия?

Жена (визжит): Он телевизор смотреть не может! У него сразу приступ делается.

Врач: Совсем не может? Это любопытно. (Автору). Вы позволите?

Протягивает руку к телевизионной кнопке.

Автор: Да ради Бога.

Врач включает телевизор. Телевизионный экран медленно разгорается. Автор спокойно смотрит на экран и пожимает плечами, в то время как жена, видя равнодушную реакцию мужа и не понимая ее причин, бьется в истерике и даже пытается накинуться на мужа с кулаками.  

Жена: А-а-а-а-а!!!

Действие возвращается в темное помещение. Впрочем, уже совсем рассвело, поэтому помещение не такое темное. Теперь видно, что это квартира Автора, в которой происходило большинство предыдущих сцен. Автор стоит посреди комнаты с листками бумаги в руке, продолжая зачитывать письмо.

Автор: Знаю, любимая, все знаю. Я сильно рисковал, описывая на бумаге процедуру твоего вымышленного отравления, однако не мог лишить тебя шанса на исправление, последнего шанса самой изгнать из своего тела потустороннюю силу и спастись. Ты не справилась или не захотела справиться с недомоганием — тебе, вероятно, лучше меня известно, что ты ощущала на самом деле, — поэтому отныне мы разделены. Я, сидя на разболтанном стуле, пытаюсь как-то художественно закруглить свое драматургическое произведение, а ты находишься на излечении в стационаре. Твоя рецессивная сугрессия произвела на главного столь незабываемое впечатление, ты так упорно не желала признавать ошибки в употреблении полюбившегося термина и так гневно выражала протест против непрофессиональных, с твоей точки зрения, действий психиатров, так сильно жаждала выцарапать мне глаза, а потом продемонстрировать, как я опасен, когда нарезаю столовым ножом костромской сыр, что у медиков не осталось иного выхода, как забрать тебя на психиатрическое обследование. Разумеется, с согласия ближайшего родственника, то есть меня. Обследование продолжится не меньше недели и когда закончится, неизвестно. Сама виновата: твое поведение представляло несомненную опасность для моей жизни и жизни нашего возвращающегося с каникул ребенка. Так думаю я, и вызванные тобой психиатры придерживаются того же мнения. Как видишь, медицина в конце концов разобралась, кто из нас представляет опасность для окружающих, и моя ли вина, что выбор эскулапов оказался не в твою пользу.

Не переживай, каждому свое. Возможно, докторам удастся побороть овладевшую тобой демоническую сущность — тогда все останется по-прежнему, как было когда-то, в самом начале нашей рухнувшей семейной жизни. Однако надежда на это мала: все-таки тебя лечат нейролептиками, а это такие препараты, с которыми лучше не связываться — куда до них мифическому порошку Папы Карло!

Обещаю наведываться как можно чаще. Приемные дни в сумасшедшем доме по вторникам и четвергам, я узнавал. Постарайся вернуть утраченное чувство реальности… и, позволю себе добавить, чувство юмора тоже. Только не вздумай оскорблять санитаров, как последние годы оскорбляла мужа — эти мстительные существа способны отравить жизнь, а то и попросту избить любого пациента сумасшедшего дома, во всяком случае, так описывают сумасшедшие дома в художественных произведениях. Еще один добрый совет: в разговорах с лечащими врачами не упоминай рецессивную сугрессию – и твои шансы на возвращение в семью повысятся.

Ты выздоровеешь, дорогая, искренне на это надеюсь.

Автор откладывает оконченный бестселлер в сторону и усаживается за компьютер, возвращаясь к незавершенному труду. Это реалистическая, в духе классиков русской литературы, пьеса о рыбной ловле. Ее главные герои — профессор Владимир Федосеевич со своим племянником Иннокентием, также профессорский аспирант Молчун с подружкой Настенькой и личным поваром Иваном Алексеевичем, дай Бог им всем здоровья.

Занавес