Сцена 9

Как и напророчила цыганка, через несколько лет положение семьи Марксов заметно улучшается. Новая квартира Марксов на Графтон-террас. Маркс сидит в кресле и с наслаждением курит дорогую сигару.

Маркс: Чем хороши родственники, так это тем, что иногда оставляют наследство. Ну кто бы мог надеяться, что дядюшка Женни все-таки отдаст Богу душу? Спасибо тебе, Генрих Георг фон Вестфален, милый старикашка, задержавшийся на этом свете намного дольше, чем положено законами природы и социальной справедливости. Однако радость, как и беда, никогда не приходит в одиночестве — и вслед за дядюшкой умирает старая баронесса, мать Женни. Видимо, наверху (указывает пальцем вверх) поняли, что несколько подзадержались с дядюшкой, поэтому решили компенсировать опоздание с помощью баронессы. Что ж, очень предусмотрительно со стороны высших сил.

Входит Либкнехт.

А, это вы, Вильгельм! Пришли отыграться за вчерашнее поражение?

Либкнехт: Почему отыграться? Одну партию из трех мне удалось выиграть.

Присаживается за столик и начинает расставлять шахматы.

Маркс: Ваш выигрыш не считается. Я неловко пошевелился, и фурункул причинил мне ужасную боль. Пока я приходил в себя, вы успели поставить мат моему королю, что с вашей стороны было не очень-то благородно. Однако сегодня обещаю вести себя осторожно и столь глупо не подставиться.  

Углубляются в игру. В комнату заходит Хелен и начинает протирать мебель.

Могу заверить тебя, Вильгельм, что сегодня ты не победишь. Я не спал до утра, но разработал блестящую дебютную новинку. Эту новинку тебе, конечно, не превозмочь.

Играют.

Политэкономы обязаны прекрасно играть в шахматы, потому что, если они не в состоянии постичь законы, управляющие движением тридцати двух фигур на шахматной доске, то, уж, конечно, не в состоянии познать законы, управляющие миллионами человеческих судеб.

Либкнехт: Но ведь с миллионами человеческих судеб управляются не ведающие свободы общественные законы. Самоуправный же шахматист передвигает фигуры по шахматному полю, как того захочет.

Маркс: Не как захочет, а как того требует логика шахматной игры. Таким образом, шахматная игра не более чем проявление внутренней логики шахматиста, и если шахматистом является гениальный логик, это не может не сказаться на гармоничности движения фигур на шахматной доске, которые постепенно обволакивают фигуры противника невидимыми связями, мало-помалу окружают их и, наконец, одерживают полную викторию.

Либкнехт: Вам шах.

Маркс: Вражеские силы огрызаются, стараясь отсрочить неминуемое поражение, однако общественные законы на земле и интеллектуальные усилия на шахматной доске в конечном счете торжествуют. Я беру у вас ладью, Вильгельм.

Либкнехт: В таком случае я беру вашего коня.

Маркс: А я вашего.

Либкнехт: А я ставлю вам мат, дорогой Карл.

Маркс пораженно смотрит на шахматную доску.

Маркс: Ничего не понимаю. Такого просто не может быть, потому что не может быть. Как же моя дебютная новинка? Неужели я, понадеявшись на память, сделал неправильный ход? Записи, где мои записи, черт подери?

Выбегает, нечаянно задевая фурункул и отчаянно чертыхаясь от боли. Хелен, до того невозмутимо протиравшая пыль с мебели, как бы между прочим говорит Либкнехту:

Хелен: Господин Либкнехт, вы что, сумасшедший, обыгрывать господина Маркса второй день подряд?

Либкнехт: Думаете, это опасно?

Хелен: В живых, может, и останетесь, но за предстоящее членовредительство могу поручиться. Кто его знает, за чем господин Маркс побежал. Может, за шахматными записками, а может, за хорошей дубиной, чтобы проломить вам голову. После смерти Муша ему все трудней себя контролировать. Я бы на вашем месте спаслась бегством.

Либкнехт: В самом деле?

Хелен: Да бегите же, вам говорят. Вы что, не понимаете? После того, как мой господин проломит вам голову, форма вашего черепа рискует существенно измениться. Как знать, будет ли новая форма соответствовать френологическим предпочтениям господина Маркса, тем более что посоветоваться ему теперь не с кем. Доктора Пфендера, да будет вам известно, хозяин спустил с лестницы несколько дней назад.

Либкнехт спасается бегством. Через минуту в комнату врывается, с шахматными записями в руках, разъяренный Маркс.

Маркс: Так я и знал, Вильгельм! Вы намеренно отвлекли меня своими разговорами, вследствие чего я отступил от намеченного дебюта, и партия пошла по ошибочному сценарию. Это шулерский прием, Вильгельм…

Замечая, что Либкнехта в комнате нет:

Куда делся этот негодяй?

Хелен: Ушел.

Маркс: Как он посмел уйти, обыграв меня в шахматы?

Хелен: Испугался, что второй раз его приемчик не сработает.

Маркс: Ну да… ну да…

Немного успокаивается и садится в кресло. Принимается за сигару.

Налей мне вина, Хелен. После шахматного состязания я излишне возбужден.

Хелен наливает Марксу вина.

Какой все-таки пройдоха этот Либкнехт! Понимая, что в честном поединке ему не одолеть, перевел разговор на постороннюю и волнующую меня тему, с тем, чтобы я рассеял внимание и отступил от ранее намеченного дебюта… Хелен?

Хелен: Я сейчас не могу, господин Маркс.

Маркс: Я не об этом. Пойди возврати Либкнехта. Скажи, что я требую реванша, иначе мировая революция не состоится.

Хелен: Он пошел не домой, господин Маркс… а куда, не сказал.

Маркс: Каков хитрец! Однако его торжество будет кратковременным. Не далее как завтра я намерен разбить его в пух и прах.

Расставив на доске фигуры, углубляется в записи. Думает. Долго думает. Очень долго и напряженно думает. Пока он думает, за стенами дома на Графтон-террас происходит множество событий. Рабочие, чтобы обеспечить существование своих семей, трудятся в поте лица. Ученые изобретают машины, призванные заменить рабочих в производстве. Для управления машинами нужны образованные — следовательно, хорошо оплачиваемые — механики, труд которых создаст для капиталистов еще бóльшую прибавочную стоимость, чем труд множества неквалифицированных рабочих. Только одному счастливчику из сотни рабочих удастся переквалифицироваться в механика, в то время как остальным суждено умереть с голоду. Давление на рабочий класс будет нарастать и нарастать до предельно допустимых нагрузок, пока пролетариат сможет выносить эксплуатацию физически и не осознает ее бессовестный характер интеллектуально.  Как только осознает, свершится пролетарская революция, и средства производства будут экспроприированы в общественную собственность. Пока же… Тут в комнату вбегает Энгельс.

Энгельс: Мавр!

Энгельс не просто вбегает, а вбегает как-то чересчур поспешно, многозначительно, можно сказать, врывается. Сразу видно: случилось нечто экстраординарное, может быть судьбоносное.

Маркс (отвлекаясь от шахматных записей): Что случилось, генерал?

Энгельс: Кризис.

Маркс: Где?

Энгельс: В Америке!

Пауза, во время которой друзья заглядывают в глаза друг другу, осознавая масштаб случившегося. Секунда — и обоим становится ясно буквально все. Остается уточнить немногие детали.

Маркс: Значит, в Америке?

Энгельс: Именно в ней. Спекулянты в панике. Они банкротятся дюжинами…

Маркс (продолжает без малейшей запинки): …как выжатые устрицы? Так, отлично — значит, началось с Америки. (Пружинисто вскакивает с кресла). А что американские рабочие?

Энгельс: Еще не выступают, но по всему видно — их положение отчаянное. Если в этой муравьиной куче немного поворошить палкой…  

Маркс: …муравьи повылазят из нее, чтобы защищать свое хозяйство. И тогда смерть устрицам — они будут сожраны изголодавшимися муравьями заживо. (Отталкивает шахматную доску, так что шахматные фигуры рассыпаются, и обнимает Энгельса). Я знаю, знаю, что начинающаяся пролетарская революция будет успешной и сокрушительной! Нужно связаться с Фрейлигатом…

Энгельс: Выяснить, что думает по этому поводу Лассаль…

Маркс: Подумать о новой революционной организации...

Энгельс: Объединить прогрессивные силы…

Маркс: Нужно…

Затишье сменяется воодушевлением и резким эмоциональным подъемом. Мыслителей, подхваченных вихрем социальных перемен, несет навстречу их судьбам, как щепки.

Занавес