9.

Автор: Осенью сорок первого он лежал в окопе и дожидался немецкого танкового наступления. По правую руку от Анатолия Ивановича – на тот момент политрука Саломатина – находился верный сержант Загорулько, по левую остальные солдаты его гвардейской противотанковой дивизии.

«Слышите?», – прошептал кто-то.

И все сразу услышали нарастающее грозное жужжание танковых моторов. Вот из-за пригорка показался первый «Тигр», за ним второй, третий…

«Четыре, пять, шесть…», – считали бойцы противотанковой дивизии.

Когда счет дошел до семи тысяч, стало ясно, что бой будет тяжелым, может быть, даже смертельным. А немецкие танки все прибывали и прибывали, вскоре заполнив своими жирными масляными боками весь горизонт. На башнях можно было различить зловещую фашистскую свастику, но никто из бойцов не дрогнул, не запаниковал – все лишь крепче сжимали в запотевших ладонях противотанковое оружие и вспоминали Родину-мать, взрастившую и вскормившую их ради славных боевых подвигов.

В этот момент смертельной опасности красноармейцы услышали за спиной далекое жужжание родной советской авиации. Волнами, одна волна за другой, вылетали юркие краснозвездные самолеты из-за спины оборонявшихся бойцов и разворачивались для захода на пикирование.

«Наши! Наши!» – зашевелились, повскакивали из окопа бойцы.

Самолетов было много – так много, что своими легкими металлическими телами они заполнили все небо, и на нижней поверхности крыльев каждого были выведены крупные разноцветные точки. Сначала небесный узор, образуемый нижней поверхностью крыльев, выглядел бессмысленным, но вдруг пикировщики, согласно четкому, заранее выверенному плану, упорядочили расположение, и разноцветные точки сложились в картину «Купание красного коня» знаменитого советского художника Петрова-Водкина.

«Ух ты!» – промолвил кто-то из бойцов, не в силах как-то иначе выразить восторг перед невиданным небесным зрелищем. 

А пикировщики тем временем стремительно и умело перестраивались для создания следующей картины. Это был портрет товарища Сталина, искусно, несмотря на несовершенство доступного художнику материала, намалеванный по небесному куполу, почти что живой. Казалось, небо потемнело от знакомого наблюдательного прищура, следящего сейчас за исходом танкового сражения.

«Товарищ Сталин!», – вскрикнул чей-то голос.

«Слава товарищу Сталину!», – подхватили его товарищи, ликуя.

Пикировщики снова развалились, принявшись затем образовывать какой-то новый, одним летчикам ведомый узор. Вместе с остальными бойцами Анатолий с замиранием сердца следил, как из беспорядочного набора мелькающих на огромной высоте точек складывается гигантская ладонь. Можно было различить плохо подрезанный ноготь на большом пальце и  небольшую волосатость на обратной стороне ладони. Художник, потрудившийся над этим монументальным воздушным произведением – конечно же, это был кто-то из знаменитых советских академиков, быть может, сам многократный лауреат государственных премий СССР, автор героического полотна «Ленин на трибуне» товарищ Герасимов, – наверняка делал рисунок с натуры. С какой натуры, об этом не стоило спрашивать, и так было ясно.

Титаническая, в пол-неба ладонь пошевелилась и вдруг сложилась в выразительную, обращенную в сторону фашистской колонны фигу.

«Фиг им, товарищ Сталин, а не нашу Советскую родину!» – закричали бойцы гвардейской противотанковой дивизии, хохоча и тыкая средними пальцами в небо.

Анатолий отер пот с потного, вымазанного землей лица и обнадеженно вздохнул: атака пикировщиков оставляла несколько минут, чтобы собраться с мыслями, выкурить самокрутку, перемолвиться с бойцами по душам.

Сталинские соколы между тем развернулись для атаки на намецкие танковые колонны и один за другим, словно в пропасть, начали сваливаться в пике. Послышался пронзительный, дешераздирающий, знакомый каждому, кто пережил воздушный налет, бомбордировочный вой. Прильнувшие к брустверу бойцы с подступающим к горлу комком следили, как, достигнув минимальный высоты, пикировщики сбрасывают над «Тиграми» смертоносный груз.

По воздуху закружились листовки. Листовок было так много, что казалось: наступил январь, и гусеницы фашистских танков навеки увязают в густых непроходимых для немецкой техники сугробах.

Анатолий подхватил одну из бумажек, которую донесло ветром до их оборонительного порядка. Текст был на немецком, но венчал его вполне интернациональный рисунок: вертлявая тварь с квадратными усиками, прикованная несоразмерно большими кандалами к стене, молит о пощаде, а в грудь главному фашисту, нависая над ним с роковой неотвратимостью, тычет треугольным штыком бодрый красноармеец.

«Нас голыми руками не возьмешь! Верно, товарищ политрук?»

Это, передергивая затвор противотанкового ружья, прокричал политруку сержант Загорулько. Анатолий видел, как воодушевленные успешным авианалетом бойцы дивизии на глазах оживают, расправляют плечи, начинают улыбаться и поглядывать друг на друга с той возрастающей от секунды к секунде молодецкой уверенностью, которая не оставляет врагу малейшей надежды на победу.

Фашистская танковая колонна, в первую минуту ошеломленная дерзким авиационным налетом, тоже понемногу ожила, зашевелилась, продолжила наступление. «Тигры» ползли по белым листовкам, как по первому ноябрьскому снегу, и в сердцах советских бойцов нарастало законное озлобление. Кто они такие, эти недочеловеки-фашисты, вторгшиеся на их землю, чтобы оставлять на нетронутом снегу грязные гусеничные полосы, жечь райкомы и взрывать горкомы? Да кто они такие, в конце концов?

«За мной! В атаку!»

Анатолий поднялся над окопом во весь рост и увлек бойцов гвардейской противотанковой дивизии в ответное наступление. Бойцы, увертываясь от сыпавшихся на них густым металлическим дождем пуль и танковых снарядов, грудью бежали на немецкую танковую колонну, и рты у них были разодраны победным бешеным криком. Немцы тоже поддали газку. Две цепи – танковая немецкая, в десятки слитых между собой бронебойных рядов, и советская пехотная, состоявшая из измученных непрерывными боями красноармейцев, в один тонкий ряд, – неумолимо сближались.

Анатолий – он, как и полагается политруку, держался на шаг впереди всех, – выбрал для атаки немецкий «Тигр», размером побольше остальных «Тигров», имевший самую длинную и  устрашающей толщины пушку. Первым при нападении всегда следует обезвреживать сильнейшего, тогда остальные противники замнутся, дрогнут и смешаются, через мгновение побегут – так политрука учили преподаватели высших командно-противотанковых курсов, которые он с отличием закончил перед отправкой на фронт. Теперь Анатолию предстояло доказать, что время обучения не было потеряно понапрасну.

Анатолий бежал на ведущий немецкий танк, а танк, не сбавляя скорости, двигался прямо на политрука. Тогда, опять-таки согласно полученным на командно-противотанковых курсах знаниям, вчерашний метростроевец сделал несколько ложных финтов, как бы намереваясь изменить направление движения, свернуть в сторону, чтобы избежать гибельного для себя столкновения, но и немецкий танк – вернее, его водитель, – видя хитрость советского противотанкиста, предпринял несколько ответных маневров, так что лобовое столкновение казалось неизбежным.

«Неплохо их учат, в вермахте», – с каким-то космически отстраненным озлоблением подумалось Анатолию.

Он отбросил бесполезное сейчас, при ближнем бое, противотанковое ружье и превратился в единый комок нервов. Когда до танка оставалось несколько метров, и острые танковые гусеницы, казалось, уже кромсают беспомощное тело политрука в клочья, Анатолий неожиданно отпрянул в сторону, совершив несколько резких кульбитов почти под танковыми гусеницами. Громадина дернулась вслед, но на какую-то миллионную долю секунды у немца-водителя не достало реакции, поэтому зацепить политрука гусеницами он не успел.

Видя, как стальная туша с намалеванной по бокам свастикой проносится мимо, Анатолий вздохнул намного спокойней. Однако расслабляться было преждевременно. Когда разогнавшийся «Тигр», страшно вращая гусеницами, по инерции проскочил мимо, Анатолий совершил несколько длинных прыжков, догнал ускользающий «тигриный» зад и из последних оставшихся сил ухватился за него. Затем подтянулся и через секунду оказался на вражеской броне. Ухмыльнулся какой-то провидческой – и в Третьем рейхе, видать, не боги горшки обжигают, – ухмылкой, и осторожно перебрался на танковый бампер, поближе к смотровой щели. Приготовился.

«Зажигалку-то не забыли, товарищ политрук?»

От неожиданности Анатолий вздрогнул. Во время лобовой атаки, требующей крайнего перенапряжения нервных и истощения физических возможностей, он позабыл про других бойцов, словно их не было вовсе. Казалось, в бескрайней вселенной существует только он, политрук гвардейской противотанковой дивизии Анатолий Иванович Саломатин, и безымянный немецкий «Тигр», который необходимо уничтожить. Но оказалось, политрук не один, далеко не один. Верный сержант Загорулько, не отстававший от Анатолия ни на шаг, вместе с политруком расположился теперь на танковой броне, готовясь по первому приказу командира покончить с фрицем.

«Вот она, зажигалка!» – Анатолий достал из-за пазухи заветную зажигалку, подарок неизвестной женщины из далекого Приобья, с выгравированной, полустершейся от долгого использования надписью: «Любимому бойцу. Сражайся, сыночек, до полной п…».

Рванув исподнюю рубаху, с хрустом оторвал от нее большой кусок.

«Зажигайте, товарищ политрук, а я поддувать буду», – нетерпеливо заговорил Загорулько, устраиваясь по другую сторону смотровой щели.

Анатолий, стараясь не дышать, запалил зажигалку и поднес слабый, еле разгоревшийся огонек к добытому из исподнего белья труту. Жирная пропотевшая материя разом вспыхнула и зачадила. Сделав несколько волнообразных движений, чтобы получше разгорелось, Анатолий поднес дымящую материю к смотровой щели, а сержант Загорулько, округлив щеки, принялся вдувать едкую воздушную смесь через смотровую щель, вовнутрь немецкого танка. Изнутри послышался кашель и проклятия, все на немецком.  

«Ага, не нравится», – крикнул Загорулько и наддал еще.

Удушливый дым от политрукова исподнего, проникая внутрь «Тигра», не оставлял немецким танкистам надежд. Через пару минут люк танка отвалился, из него выскочило несколько держащихся за горло, истошно кашляющих фашистов в черных танкистских шлемах. Выскочившие немцы сползли на животах с брони и опрометью, словно вспугнутые зайцы, кинулись в разные стороны, подальше от этой неприветливой и непонятой ими русской земли, грозящей превратиться в их последнее пристанище.

Лишенный управления «Тигр», беспорядочно повозив гусеницами, замер на месте.

Анатолий тяжело дышал, тяжело дышал и сержант Загорулько. Оба они привалились затылками к танковой броне и тяжело дышали, на равных, вместе с тем горделиво посматривая друг на друга.

В этот момент, совершенно некстати, политруку вспомнилось, что за время тяжелых оборонительных боев он так и не удосужился спросить у сержанта, как того зовут. На мгновение Анатолию стало совестно и, не желая омрачать угрызениями совести дорогую для него минуту, произнес, по возможности более небрежно: 

«Слышь, Загорулько… Как тебя звать-то, все забываю спросить?»

«Петром кличут, товарищ политрук», – ответил сержант с обезоруживающей человечьей улыбкой.

Улыбка сержанта ясно показывала, что все недоразумения, если такие между ним и политруком Саломатиным и были когда-то, отныне побоку, нет между ними никаких недоразумений, а есть один добытый общими усилиями фашистский танк, навечно вмерзший в белоснежное от листовок поле.

Однако много другой вражеской техники продолжало бороздить русские просторы, оскверняя уродливыми иноземными символами нежные березовые рощи и притулившиеся в их тени деревенские срубы. При мысли об этом политрук и его верный сержант Загорулько как по команде очнулись и оглядели поле боя.

Поодаль бойцы гвардейской противотанковой дивизии добивали еще одну немецкую гадину. «Тигр», почти такой же огромный, как обезвреженный их с сержантом Загорулько стараниями, бессильно крутился вокруг оси, а несколько маленьких фигурок в пыльных красноармейских гимнастерках, матерясь, загоняли железные ломы между его тужащихся провернуться гусениц. Вскоре танк, полностью нейтрализованный, накрепко приколоченный цепкими красноармейскими ломами к земле, застыл на месте, а одолевшие его солдаты вовсю уже веселились, похлопывая друг друга по плечам, указывая на поверженного железного исполина пальцами.