10.

Автор: Мало-помалу вокруг Анатолия, как старшего по званию, собирались оставшиеся в живых бойцы.

Еще не улеглось возбуждение, вызванное прошедшим боем, и все живо между собой переговаривались, обсуждали его перипетии. Кто-то с подначками и прибаутками, характерными для общительной солдатской среды, рассказывал, как обездвижил «Леопард», пробив в бензобаке отверстие при помощи простого столярного зубила и кувалды.

«А я его хрясь кувалдой по бензобаку, – слышался звонкий заводной голос, – а оттуда мне струей бензиновой прямо в морду… Дайте, что ль, прикурить от таких переживаний, братцы!»

«Теперь, – думал Анатолий, посмеиваясь вместе с остальными бойцами, услужливо тянущими к рассказчику ладони с самодельными солдатскими зажигалками, – неприступному, вооруженному до зубов «Леопард», смонтированному на военном заводе где-нибудь в Дрездене или Гамбурге, придется дожидаться бензовоза. Только вряд ли проедет изнеженный немецкий бензовоз по разбитому боевой техникой русскому бездорожью. Долго же обездвиженному «Леопарду» ржаветь под открытым небом, дожидаясь помощи!»

Однако пора было выходить из окружения. Не менее пяти тысяч немецких танков прорвалось сквозь оборонительные порядки измученных постоянным недоеданием советских войск.  Вырваться из котла, воссоединиться с основными частями Красной Армии – так оценил политрук сложившуюся на тот момент диспозицию и исходя из таких соображений приготовился действовать.

«По порядку рассчитайсь!»

«Первый, второй, третий…» – послышались голоса выстроившихся в ряд бойцов.

Анатолий прошелся вдоль шеренги. Он мог бы до бесконечности любоваться этими усталыми и пропыленными русскими лицами, которые за время вынужденного отступления стали ему знакомыми и родными, но не было у политрука времени на сантименты.

Оказавшись старшим по званию – увы, из офицеров его гвардейской противотанковой дивизии не выжил больше никто, – политрук выстроил бойцов в колонну и повел в обход продолжающих наступление немецких частей.

Переговариваясь, солдаты продвигались в направлении откатившейся назад линии фронта, но по мере того, как к колонне присоединялись другие отставшие от своих частей бойцы, многие из которых были ранены или контужены, шутки становились реже и реже, пока не смолкли вовсе. Боевое возбуждение сменилось апатией и усталостью. Анатолий прекрасно понимал безрадостные мысли солдат, в течение суток сдерживавших семь тысяч немецких танков, – однако он был политруком, поэтому не мог допустить упадка боевого духа.

«Запевай!» – приказал Анатолий.

«По военной дороге шёл в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год», – затянул чей-то проникновенный баритон.

«Были сборы недолги, от Кубани до Волги…» – подхватили воспрянувшие, мигом позабывшие о пустом брюхе красноармейцы.

«Как мало нужно русскому человеку для счастья, – подумалось в тот момент Анатолию. – Вот, кажется, голодуха одолела, усталость замучила, так что сил терпеть никаких, а заслышит русский человек песню, и силы откуда-то берутся. Все нашему солдату становится по плечу, и не сыщется на земле такой напасти, которая смогла бы сломить, одолеть русского, взбодрившегося от проникновенных строк певуна».

Самому ему, однако, стало еще тоскливей. Советские войска отступали по всему фронту, неся крупные стратегические потери, и политрук не мог себе этого объяснить, отчего мысли его завязывались в какой-то бредовый нераспутываемый клубок. Почему, если их боевой дух не сломлен, командование самое искусное, а песни самые задушевные, Красная Армия день за днем отступает? Разве можно с такими солдатами, как Загорулько или вот это, затянувший песню, незнакомый Анатолию, но наверняка уничтоживший не один десяток вражеских танков боец – отступать? И главное, от кого отступать: этого брызжущего слюной дурного и малорослого фюрера и его опереточно-марионеточных войск, которых на тактических занятиях в Военной академии любой советский комдив разбивал за пару часов? Чем дольше Анатолий размышлял на эту тему, тем сильнее запутывался.

Ночевать устроились в стогах, одиноко стоящих на изрытом воронками поле. Каким образом добро, назначенное для мирных лошадей, уцелело в прокатившемся по многострадальной колхозной земле огненном смерче, Анатолий сообразить не мог – чудо спасло деревенские стога, не иначе, – да и не хотелось сейчас ему, измотанному прошедшим боем и новой, свалившейся как снег на голову заботой: выводить дивизию из окружения, – соображать.

Распорядившись выставить дозорных, он с облегчением провалился в душистую травяную постель, сразу потеряв ощущение пространства и времени, но ночью проснулся, непонятно отчего. Кто-то, расположившийся рядом с ним, тоже не спал и смотрел на россыпь крупных звезд, сиявших с безоблачного черного неба. Заметив, что Анатолий пошевелился, спросил:

«Не спится, товарищ боец?»

Голос был незнакомый, но располагающий.

«Не спится», – признался Анатолий.

«Обидно, наверное, отступать?»

Голос будто улавливал сомнения и переживания собеседника.

«Обидно», – согласился Анатолий, проникаясь к обладателю голоса необъяснимо сиюминутным доверием.

«Ничего, товарищ боец, не переживайте. Все будет хорошо».

«Значит, не отдадим Москву?»

«Может, и отдадим. Кто ж его знает?»

«Как отдадим?»

Анатолий попытался вскочить на ноги, но голос заговорил, и убаюканный его интонацией Анатолий передумал вскакивать, лишь напряженно слушал, боясь упустить хотя бы звук этой неторопливой, знающей себе цену речи. 

«Вот вы, товарищ боец, наверное, подумали, что отдать Москву невозможно, и правильно подумали. Однако недооценили мудрость товарища Сталина, который отступление наших войск не только предвидел, но и заранее спланировал, подобно тому, как в 1812 году спланировал отступление русских войск товарищ Кутузов. Вспомните, что Москва – это погибель вражеской армии, как это уже неоднократно происходило в русской истории. Вступившие в Москву немецкие войска от радости, как в 1812 году французы, перепьются и накуролесят, поэтому по весне следующего года им не останется ничего другого, как немедленно отступать, а отступать придется по выжженной, ими же разоренной территории. Голод, холод и дизентерия выкосят фашистские ряды не хуже артиллерийской подготовки. Вот какой гениальный план – взять на вооружение тактику выжженной русской земли – позаимствовал у товарища Кутузова товарищ Сталин».

«Но зачем тогда…»

«Враг ни о чем не должен догадаться».

«А что если фашисты не захотят брать Москву?»

«Нужно заставить их захотеть. В этом и состоит оперативно-тактическое искусство нашего командования. Но все сказанное, товарищ боец, должно остаться между нами».

Человек, до этого сидевший к Анатолию спиной, повернулся в профиль, который Анатолию удалось разглядеть на фоне звездного неба и, к своему изумлению, узнать. Много раз – на фотографиях, почтовых открытках, в кадрах документальной кинохроники – он видел это по-русски округлое курносое лицо с коротко подстриженными офицерскими усиками.

«Товарищ Ворошилов?»

«Спите, товарищ боец».

Климент Ефремович запахнул на Анатолии шинель и поправил сбившуюся на виске политрука непокорную прядку.

«Но каким образом?...»

«Неужели вы хотя бы на минуту усомнились, что советское командование способно бросить своих солдат на произвол судьбы? В военную годину каждый из членов Генерального штаба проводит в действующих частях Красной Армии минимум девять месяцев в году, перенося лишения и тяготы военной жизни наравне с рядовыми солдатами. Конечно, чтобы маршалов не узнали – вот как вы меня сейчас, – приходится скрываться под псевдонимами. Это товарищ Сталин лично придумал и использовал».

«Неужели товарищ Сталин тоже?..»

«Тоже. Никогда не слышали такие фамилии – Покрышкин? Кожедуб? Александр Матросов?»

«Никогда».

«А откуда, по-вашему, у членов нашего Генерального штаба боевые награды?»

Анатолий промолчал.

«Отдадим Москву, значит?» – с робкой надеждой спросил он.

«Господи, да шучу я, шучу! Какая, в сущности, разница: отдадим или не отдадим, разве в Москве дело? Лишь бы товарищ Сталин оставался со своим советским народом, со всеми нами».

Успокоенный Анатолий провалился в глубокий сон.

Наутро в стогу, где ночевал политрук, Климента Ефремовича не оказалось – вероятно, он ушел к линии фронта с рассветом, – а под боком Анатолия посапывал один бессовестно к нему привалившийся сержант Загорулько.