33.

Автор: На восьмой день послен внедрения рационализаторского предложения из подъехавшего к тракторам незнакомого, «чужого» газика вышел, предупредительно улыбаясь, голубоглазый военный. Анатолий Иванович, немало повидавший в Дурлаге подобных голубоглазых военных, расставил пошире ноги и заложил руки за спину.

«Товарищ Саломатин?»

Анатолий Иванович кивнул, причем голова показалась ему непомерно тяжелой.

«А у меня к вам дело…», – под нос трактористу сунули удостоверение в красной чекистской книжечке.

«Распишитесь, пожалуйста».

«Что это?»

«Расписка о неразглашении».

«Неразглашении чего?»

На мгновение майор повел плечами, будто примериваясь съездить Анатолию Ивановича по морде, но вместо этого невесело рассмеялся.

«Не имею права разглашать, товарищ Саломатин».

Анатолий Иванович подписал бумаги, приложив их к теплой тракторной кабине, не в силах сообразить, какое ему будет предъявлено обвинение.

«Куда его? А что он такого сделал?» - загалдели трактористы, готовые по первому слову бригадира ринуться на защиту товарища.

«Товарищ Саломатин убывает в срочную однодневную командировку. Председатель колхоза предупрежден». 

Анатолий Иванович, залезая в услужливо распахнутую майором дверцу газика, не знал, что и подумать…

Вскоре они миновали центральную станицу, продолжающую жить, словно ничего и не произошло. Полуденное солнце палило вовсю. Колхозники «Ленинского початка», включая стариков и больных, были на полях. Женщина с плоским лицом вела домой вырывающегося из рук грязного мальчонку. Где-то вдалеке, на кукурузных полях, тарахтел одинокий трактор.

Анатолий Иванович вдыхал терпкий, настоянный на степных травах воздух и думал: «Да что он такое, Анатолий Иванович Саломатин, перед этим бесконечным и прекрасным мирозданием? Ничтожная пылинка. Зачем же ничтожной, пусть и одухотворенной пылинке грустить и задумываться о будущей судьбе, вместо того чтобы делать жизненное дело, то, для которого каждая одухотворенная пылинка предназначена – строить общепланетный коммунизм?»

При этой простой мысли на смущенную душу Анатолия Ивановича снизошло успокоение.

Через несколько часов езды газик выехал за границы района. Достигнув развилки – левый поворот вел в соседний Чучуйский, а правый в соседний Чакчатайский район, – газик не свернул влево или вправо, а выбрал среднее направление, конечного пункта которого Анатолий Иванович не представлял. Он хорошо помнил карту области: слева был Чучуйский район, справа Чакчатайский, в середине же не было ничего, буквально ничего, и что-то однако же было, потому как шофер продолжал уверенно вести газик, будто колесил по этому безымянному полынному ответвлению каждый Божий день.

В щемящей тоске оглядывал Анатолий Иванович выжженные степные просторы, гадая, когда ему суждено в них вернуться и суждено ли вообще. Поняв, что гадать бесполезно, скоро все само собой разъяснится, задремал.

Проснулся оттого, что газик остановился. От края до края, докуда хватало глаз, расстилалась благодатная степь, нетронутая сельскохозяйственной техникой, горько-полынная.

«Обедаем», – не сообщил, а скорее приказал майор.

Шофер, не произнесший за время поездки единого слова, принялся раскладывать на расстеленной «Правде НКВД» хлеб, вареные вкрутую яйца и зелень, а майор достал фляжку с двумя металлическими – заветными, видимо, – рюмками.

«Вам не предлагаю, у вас впереди важный разговор, – предупредил он Анатолия Ивановича. – Но вообще-то, давайте без обид. Я майор Вихров, Андрей Викторович».

Майор налил из фляги себе и шоферу.

«А, ладно, до объекта триста километров, беру ответственность на себя», – и протянул Анатолию Ивановичу свою рюмку.

Спирт обжег, вместе с тем успокоил. Из слов майора можно было заключить, что они направляются на некий засекреченный объект, где Анатолию Ивановичу предстоит важный разговор. Но с кем?.. И по какому поводу?..

Вокруг звенели кузнечики. Анатолий Иванович на лету подхватил одного из них, с ярко-малиновыми подкрылками, и зажал в кулаке, чувствуя изнутри него трогательные усилия пытающегося освободиться существа. Затем разжал кулак, и кузнечик, очумело повертев головой, расправил крылья и, резко оттолкнувшись от потной ладони, спланировал метров на десять.

Майор в это время разливал по второй.

«За Родину».

Они с шофером выпили за Родину, а оставшемуся без рюмки майору ничего не оставалось, как дохлебать из горла остатки.

«Почему ты такая сволочь, Ерофеев?» – закончив с бутылкой, спросил майор водилу.

«Я-то здесь при чем, товарищ майор?» – захныкал шофер на этот, видимо, хорошо знакомый ему вопрос.

Они выпили по третьей, затем по четвертой.

После четвертой майор сделался агрессивен. Пока, с криками «Почему ты такая сволочь, Ерофеев?», он гонялся за злосчастным Ерофеевым – каждый раз, впрочем, благополучно от него ускользавшим, – Анатолий Иванович прилег на землю и задремал, а когда проснулся, помирившиеся и допившие остатки канистры военнослужащие валялись под колесами автомобиля в обнимку.

Путь продолжили затемно, когда степь превратилась в совсем застывшую и нежилую, освещенную багровым заходящим солнцем.

Еще через полтора часа езды сильно протрезвевший и взбодрившийся майор начал проявлять признаки нетерпения, и Анатолий Иванович догадался: таинственный объект близко. Вскоре из-за горизонта действительно показался купол какого-то грозно сверкающего, высокого и одновременно узкого сооружения, как бы поставленного на попа снаряда. Подъехав поближе, Анатолий Иванович разглядел, что это действительно поставленный на попа обтекаемый металлический снаряд, удерживаемый от падения крепкими стальными мачтами. Головка снаряда, на которой огромными золотистыми буквами было выведено «СССР», мечтательно устремлялась ввысь, к звездам, а поодаль снаряда располагалось множество технических помещений: ангаров, гаражей, административных и жилых домиков. Рядом с одним из ангаров баба развешивала белье на просушку.

Теперь Анатолию Ивановичу сделалось понятно, почему степь в этом отсутствующем на картах районе не возделана: для соблюдения режима секретности.

Вскоре газик тормознул возле типового административного, однако с усиленной охраной, здания. 

«Из машины не выходить, по сторонам не глазеть», – приказал майор, скрываясь в дверях.

Через минуту он пригласил тракториста внутрь. С чувством глубочайшего почтения проник Анатолий Иванович в святая святых советской науки. Его окружила и понесла, как по беговой дорожке, никогда – даже в горкомах! – не виданная мебель: кожаные диваны, стулья с красными плюшевыми сиденьями, полированные столы из фанеры.

Секретарша, не отрываясь от арифмометра последней модели, улыбнулась приезжему:

«Заходите, товарищ. Академик давно вас ждет».  

Майор остался в приемной, а Анатолий Иванович отворил высокую кабинетную дверь.

Из-за стола, заваленного чертежами, навстречу ему вскочил и долго тряс руку кругленький, излучающий огромный научный потенциал человечек.

«Здравствуйте, товарищ Саломатин. Я главный засекреченный академик Академии советских наук. Фамилии своей не называю, она тоже засекречена, хотя вы ее наверняка слышали. Это я и есть. Предвидя ваши вопросы, сразу поясню, из-за чего мы вас пригласили - из-за передового многоборонового саломатинского метода вспашки».

Анатолий Иванович поразился.

«Вы, товарищ Саломатин, сделали потрясающее научное открытие, сравнимое по значимости с геометрическими прозрениями Архимеда, количественными законами Фарадея и формулой земного тяготения Ньютона, – говорил между тем засекреченный академик, нежно, по-интеллигентски заглядывая Анатолию Ивановичу в глаза. – Сами вы, конечно же, не представляете значимости сделанного вами открытия, но у Академии советских наук сомнений на этот счет нет. Удвоение мощности приводит к утроению и даже учетверению результата – вот как будет звучать знаменитый в скором будущем первый саломатинский закон гипердинамики. А знаете, к каким практическим народнохозяйственным достижениям приведет гипердинамический закон?» – спросил академик, полуобнимая Анатолия Ивановича и усаживая на свободный стул.

«К каким?» – обмирая, спросил Анатолий Иванович.

«Небывалым! – заверил тот, расхаживая по кабинету взад-вперед, заглядывая в свои засекреченные чертежи и тут же их отбрасывая. – Невиданным! Фантастическим! Например, вместо одного локомотива тянуть железнодорожный состав теперь будут два, едущие по параллельным путям. Но и железнодорожный состав тоже будет длинее, но только не в два раза, как предполагалось до вашего гениального изобретения, а в четыре. И это первое, что приходит на ум, а сколько еще технических новшеств можно напридумывать! Сдвоенные лифты, сдвоенные мусоропроводы, но главное, – академик энергично потряс чертежами, – вот что главное, дорогой вы мой товарищ Саломатин».

«Что?»

«Главное то, что с вашим изобретением мой ракетоноситель… Вы, наверное, заметили его на стартовой площадке?»

Анатолий Иванович кивнул.

«Так вот, с вашим изобретением мой ракетоноситель окончательно и бесповоротно устарел. Конструкцию придется полностью переделывать. Ну что это за подъемная мощность, двадцать килограммов, я вас спрашиваю?! Выводить на орбиту каждым ракетоносителем по двадцать килограммов, это же никаких ракетоносителей не напасешься! А сдвоенный ракетоноситель потянет уже не сорок килограммов, а не меньше сорока тонн! А теперь представьте счетверенный ракетоноситель. Это уже никак не меньше двухсот тонн груза, и это еще цветочки! Десять ракетоносителей могут утянуть на орбиту, к примеру, все стальные чушки, произведенные Страной Советов за последние сорок лет - может, еще и дореволюционного литья прихватят. А двадцать ракетоносителей, надежно прикрепленные к геологической платформе, потянут всю нашу планету в требуемом направлении, хотите, поближе к солнцу, хотите, подальше от него, в холодок. Таким образом, смена времен года ликвидируется. Отныне времена года наступают не по прихоти природы, а распоряжением товарища Председателя Совета Министров. Вот что вы наделали, товарищ Саломатин! Да за ваш первый саломатинский закон гипердинамики вся советская – что я говорю, не только советская, но и мировая наука на колени перед вами встанет и низко-низко поклонится».

Анатолий Иванович ощутил гордость за содеянное. Не напрасной, выходит, была та бессонная ночь, в течение которой он обдумывал, как заставить трактор потащить все прицепленные бороны. А  академик уже предлагал перейти в его конструкторское бюро, работать бок-о-бок над совершенствованием советской космической техники.

«Получите, товарищ Саломатин, трехкомнатную квартиру в Москве, – говорил он, с вожделением поглядывая на ценный кадр, – и по четырехкомнатной в Ленинграде, Киеве, Новосибирске и Барнауле. А работать будете здесь, в Чукчугайской степи, под моим непосредственным руководством. Пока ведущим инженером, а там – как знать? – и до главных конструкторов дорастете. Вы не представляете, товарищ Саломатин, как мы нуждаемся в квалифицированных, обладающих технической фантазией кадрах… Так что, согласны?»

От столь заманчивого предложения Анатолий Иванович привстал даже со стула, но тут вспомнился ему председатель совхоза «Ленинский початок» Талабай Касымгулович, глядящий исподлобья. Вспомнились одноногая Анфиса и чумазый Серега, для которого его переход на конструкторскую работу станет несомненным ударом по человечеству. Еще почему-то вспомнился закиданный огурцами, издали грозящий кулаком Доля. Казалось бы, при чем тут отколовшийся собригадник? – однако даже от Доли протянулась к Анатолию Ивановичу незримая, вместе с тем прочная духовная связь, разорвать которую оказалось превыше его сил.

«Спасибо за предложение, товарищ академик, но…»

«За чем дело стало?»

«Я лучше обратно, в родной колхоз. В бригаде меня ждут. Только-только коровник новый отгрохали, добились повышения производительности труда, заработать должны в страду…»

«Да знаете ли вы, товарищ Саломатин, что у меня ведущий инженер получает никак не меньше квалифицированного сельского механизатора?»

Анатолий Иванович уже вставал, давая понять, что разговор окончен. Погрустневший академик засуетился и подскочил к изобретателю, чтобы еще раз крепко пожать ему руку.

«Понимаю, понимаю, товарищ. Но если когда-нибудь надумаете в космическую индустрию податься…»

Из окна газика Анатолий Иванович бросил прощальный взгляд на величественное творение космической индустрии. Ракета застыла на площадке, устремив оттопыренную посверкивающую головку в небо. Она был прекрасна, как цветок причудливой формы, как дрожащее на ветру пламя, как солнечный луч, пронизывающий насквозь утреннюю каплю росы.

«Дома все-таки лучше…»

В первую же ночь после этих насыщенных событиями суток – после того, как, решив посвятить себя сельскохозяйственному труду, Анатолий Иванович навсегда отказался от работы в космической отрасли, – он пустил в свою нагретую постель Анфису и сразу заснул, убаюканный ее ритмичными неумелыми ласками.