Сцена 1

Жилище Сократа. В нем находятся ученики философа: Аристодем, Кебет и Алкивиад.

Аристодем: Скоро ли возвратится наш учитель?

Кебет: Думаю, что скоро, Аристодем.

Аристодем: Мне кажется, умнее и искусней в речах Сократа нет человека в Афинах. Хотел бы я походить на него.

Кебет: Ты уже подозрительно походишь на него, Аристодем. Посмотри на себя. Ходишь босой, как и Сократ, и дыры на твоей тунике протерты в тех же самых местах, что и на тунике учителя. Ты их нарочно протирал?

Аристодем: Не твое дело, Кебет. Не будешь же ты отрицать, что Сократ — мудрейший из граждан нашего города?

Кебет: Вот этого отрицать как раз не буду.

Алкивиад: А мне кажется, Сократ не только самый умный и искусный в речах, но еще и самый благородный.

Кебет: Ты говоришь так, Алкивиад, с тех пор, как в сражении при Потидее учитель спас твою жизнь.  

Алкивиад: Да, он вынес меня раненого с поля боя. Я был бы счастлив оказать ему ту же услугу. Как бы я хотел принять беспомощного учителя на руки, а потом врачевать его кровоточащие раны своими слезами! Как бы хотел находиться при Сократе ежечасно, оберегая каждое мгновение его драгоценной жизни.  

Кебет: Но, кажется, сам Сократ не отвечает тебе взаимностью.

Алкивиад: К моему величайшему огорчению. В прошлый раз я пригласил Сократа в палестру позаниматься гимнастическими упражнениями, но учитель мне отказал. Он даже посмеялся надо мной, сказав, что вид обнаженного толстопузого старика, занимающегося гимнастическими упражнениями  — это он себя имел в виду, — надолго отвратит афинскую молодежь от олимпийских игр.

Кебет: Вероятно, раны Сократа есть кому, по твоему высокопарному выражению, врачевать своими слезами.

Алкивиад: Ты имеешь в виду его жену Ксантиппу?

Кебет: Именно ее.

Алкивиад: Какое право врачевать раны Сократа имеет Ксантиппа, которая сама же эти раны и нанесла? В прошлые календы она ударила учителя горшком по голове, на что тот рассмеялся и сказал, что любовь еще не так ударяет в голову — случается и хуже.

Аристодем: Кто рассмеялся, Алкивиад? Неужели это горшок рассмеялся, после того, как ударился о голову Сократа?

Алкивиад: Рассмеялся Сократ. Возможно, я неправильно выразился.

Аристодем: Тебе следует выражаться поточнее. Если бы учитель был здесь, он непременно бы поднял тебя на смех. Потому что, как было сказано, Сократ — самый непобедимый из всех афинских ораторов.

Входит Сократ.

Сократ: Что я слышу, мои ученики? Вы опять именуете меня непобедимым оратором, когда в действительности все обстоит иначе. Сколько раз вам повторять, что я — самый неразумный и, уж  во всяком случае, самый незнающий человек на побережье. Такой человек не может быть непобедимым оратором.  

Кебет: Отчего ты все время принижаешь себя, учитель?

Сократ: По крайней мере, если я и ошибаюсь, то в лучшую для себя сторону. Сколько же добрых афинян ошибается в худшую: считают себя умнейшими людьми, хотя на самом деле — самовлюбленные ослы.

Алкивиад: Неужели нельзя точно сказать про человека, умен он или глуп?

Сократ: Каким же образом, Алкивиад?

Алкивиад: Спросить умных людей — как они о человеке отзовутся, так на самом деле и есть.

Сократ: Об этом я, действительно, не подумал. Спасибо тебе, Алкивиад, — ты указал мне легкий путь к определению человеческого ума. Одного понять не могу. Когда ты предлагаешь определять, умен человек или глуп, по тому, что говорят о нем умные люди, ты исходишь из того, что глупые люди говорят о человеке обратное?

Алкивиад: Конечно, Сократ.

Сократ: Если я умный человек, другие умные люди считают меня мудрецом, тогда как глупцы считают меня глупцом. А если я глупый человек, происходит обратное первому: умные люди считают меня глупцом, а глупые — мудрецом. Спроси у кого-нибудь мнение о любом предмете: умный окажется прав, а глупый неправ. Тем самым общественное мнение о любом человеке разделится. Я правильно пересказываю твои мысли, Алкивиад?

Алкивиад: Клянусь, что правильно.

Сократ: В таком случае я не понимаю, как можно твердо сказать про человека, умен он или глуп. Каждого человека одни считают умным, а другие глупым, но утверждать, кто из высказывающих мнение умен или глуп, в свою очередь, невозможно, потому что мнения об этих лицах также противоположны. Каждый человек в глазах остального народа и умен, и глуп одновременно.

Аристодем и Кебет смеются.

Алкивиад: Как же тогда определить наличие у человека ума?  

Сократ: Да я и пытаюсь объяснить тебе, Алкивиад, что никак. Поэтому на всякий случай и полагаю себя глупым.

Аристодем: Мне кажется, ошибка Алкивиада проистекает оттого, что он всех людей предположил либо умными, либо глупыми. На самом деле, оценивая других людей, они пристрастны.

Сократ: Что ты хочешь сказать, Аристодем?  

Аристодем: Каждый человек может лгать в отношении одного человека, но быть правдивым в отношении другого.

Сократ: Как же ты узнаешь, в отношении кого человек ложен, а в отношении кого правдив?

Аристодем: Перед тем, как спрашивать, я посмотрю, не предубежден ли этот человек относительно того, о ком его спрашивают. Потому что большинство ошибок проистекает из предубеждений. Если кто-то предубежден против другого — оттого, что видел от него одно лишь зло, несомненно, — он назовет этого человека глупцом. Если же, напротив, он видел от своего знакомого одно добро, то, конечно же, назовет его умнейшим человеком. Если же он не знаком с человеком, то и сказать о нем ничего не сможет.

Сократ: Не полагаешь ли ты, Аристодем, что умными нам кажутся люди, делавшие нам добро, а глупыми — делавшие зло?

Аристодем: Да, полагаю.

Сократ: Как тогда быть с теми людьми, которые одним людям причиняли зло, а другим — добро?

Аристодем: Для одних они являются умными, а для других — глупыми. Поэтому я и утверждаю, что люди пристрастны — один человек относится к другому человеку в зависимости от того, что видел от первого: добро или зло. Спрашивая у них мнение о том либо о другом человеке, всегда нужно иметь в виду, у кого спрашиваешь.

Сократ: А если кто-то причинял одному человеку попеременно то добро, то зло? Согласись, так ведь часто бывает.  

Алкивиад с Кебетом (вместе): Конечно, бывает.

Аристодем: Я тоже соглашусь с этим. Если кто-то причинял человеку и добро, и зло, нужно спросить мнение у того человека. Если добра было больше, он назовет первого человека умным, а если больше было зла — глупым.

Сократ: Наконец-то я уразумел разброс во мнениях относительно того, умен или глуп такой-то человек. И все благодаря тебе, Аристодем! Но не кажется ли тебе, что спрашивать об уме и глупости кого-либо следует в первую очередь близких этого человека, потому что кому, как не близким, знать, на добро или зло их родственник более всего способен? Как только мы это узнаем, сразу узнаем, умен этот человек или глуп.  

Аристодем: Согласен, учитель. Если самые близкие люди отзываются о человеке как о глупце, значит, он совершал в отношении близких больше злых, чем добрых поступков. Такой человек, несомненно, глуп. Думаю, что в отношении посторонних он совершал еще более злые поступки, чем в отношении близких, так что посторонние наверняка сочтут его неисправимым глупцом.

Сократ: А я, по-твоему, мудрый человек?

Аристодем: Ты образец мудрости, Сократ. Я не встречал никого, кто был бы мудрее тебя.

Сократ: Но ведь ты, Аристодем, не самый близкий мне человек, поэтому не можешь знать наверняка. Давай спросим самого близкого мне человека, что он — вернее, она, — думает об уме своего мужа.

Входит Ксантиппа.

Скажи, Ксантиппа, ты считаешь меня умным человеком?

Ксантиппа: Дурень ты старый, а не умный человек.

Сократ: Отчего ты так говоришь, Ксантиппа? Разве я причинял тебе на протяжении нашей совместной жизни зло?  

Ксантиппа: Да сколько угодно!

Сократ: Зачем же тогда, если я причинил тебе столько зла, ты родила от меня трех маленьких пузатеньких детишек?

Ксантиппа: А я о чем говорю!

Уходит.

Сократ: Видишь, Аристодем, самый близкий мне человек утверждает, что я старый дурень, как же ты смеешь называть меня образцом мудрости? Берегись оскорблять истину. Если моя жена узнает об этом, она, чего доброго, может и на тебя с горшком накинуться, но если я, женившийся на мегере старый дурень, страдаю за свою старческую глупость, то тебе пострадать за свой молодой и смышленый ум будет намного обидней.  

Кебет и Алкивиад смеются.

Кебет: По-моему, Аристодем тоже неправ. Нельзя полагаться на мнения людей: они и глупы, как считает Алкивиад, и пристрастны, как полагает Аристодем. Спрашивать же, умен или глуп человек, пристало у того, кто не ошибается. Только при этом условии можно получить правдивый ответ.    

Сократ: Ты, Кебет, наверное, вспомнил давнее пророчество дельфийского оракула о том, кто мудрейший человек в Афинах?

Кебет: Именно его. Разве не дельфийский оракул изрек пророческую фразу: «Софокл мудр, Еврипид еще мудрее, Сократ же — мудрейший из всех людей»? Какие у тебя основания, Сократ, называть себя глупцом, невзирая на столь недвусмысленное пророчество?

Сократ: Давно это было. Очевидцы рассказывали мне, что некий Херефонт, основательно перед этим навозлиявшись в честь Диониса, отправился в таком виде к оракулу. Этот самый Херефонт долго стоял в очереди к оракулу, причем все время, пока стоял, так качался и сквернословил, что дельфийские служители едва не вытолкали его в шею, и наверняка вытолкали бы, если бы бедный Херефонт, стоя на ногах, не заснул сладким сном. Проснулся он только тогда, когда настало его время задавать вопрос пифии. Не вполне еще проснувшись, Херефонт совершенно забыл, что намеревался спросить, поэтому спросил первое пришедшее на ум: «Кто мудрейший человек в Афинах?» И что пророчица должна была ответить бедняге со своего треножника? При виде осовелого лица Херефонта, его залитой вином туники и общего помятого вида пифия впала в транс и произнесла: «Софокл мудр, Еврипид мудрее, Сократ же — мудрейший из всех людей». А что она была должна ответить Херефонту, спросонья принявшему ее мстительный издевательский ответ за чистую монету? Вот с той-то самой поры я и считаюсь мудрейшим из афинских жителей.

Аристодем, Кебет и Алкивиад заливаются неудержимым смехом.

Кебет: Однако не только пифия, но многие другие достойные афиняне считают тебя мудрейшим.

Сократ: Если это умные и достойные люди, Кебет, мне остается только порадоваться за свою мудрую голову, но беда в том, что я-то считаю этих умных людей непроходимыми дураками, поэтому их мнение обо мне в корне неверно: я — глупец.

Кебет: Ты обижаешь нас, учитель. Если ты глупец, значит, твои ученики тоже безнадежные глупцы, раз обучаются у тебя мудрости?

Сократ: С моей точки зрения, еще какие безнадежные, и какие глупцы. Однако, сам-то я точно не меньший глупец, поэтому моему мнению верить нельзя. С этой точки зрения вы — мудрейшие люди, которым не по уму обижаться на слова своего неразумного учителя.

Аристодем: Тогда ответь, Сократ, кто, по твоему мнению, самый мудрый человек в Афинах, если не ты?

Сократ: Самым мудрым человеком, которого я когда-либо встречал, был Анаксагор. Я, будучи молодым человеком, обучался у него философии. Хотя Анаксагору, как и остальным встреченным мной умным людям, тоже были свойственны изрядные недостатки и преувеличения. Например, он утверждал, что Солнце — это разгоряченная скала, можете себе представить? За свои философские воззрения Анаксагор был обвинен в безбожии и изгнан из Афин, окончив жизнь где-то в Лампсаке, в нищете и забвении.

Аристодем: А кто, по-твоему, мудрейший из нынешних афинских жителей?

Сократ: Сапожник Симон. Предлагаю пойти к нему в мастерскую и убедиться в этом, тем более что скоро возвратится моя любимая Ксантиппа, и тогда несколькими горшками в моем хозяйстве может стать меньше, а несколькими разбитыми головами больше.

Уходят.