Сцена 8

Следующее утро. Институтская аудитория. Студенты привычно кучкуются и рассаживаются по местам. Между Петей и Васей происходит разговор такого содержания.   

Вася: Чего такой мрачный, Петь? Нажрался, что ль?

Петя: Да нет, неприятности у меня. В поэтической студии. Представляешь, одного знакомого — того самого, который стихи давал почитать, Зыкова, — два дня назад убили.

Вася: Ух ты! По пьяни?

Петя: Нет вроде бы.

Вася: А за что тогда?

Петя: Кто знает.

Вася: А как убили?

Петя: Ножом пырнули.

Вася: А убийцу не поймали?

Петя: Нет пока.

Вася: Ну и ну! У меня одного знакомого тоже убили. Только не просто так, а из-за принципа. Чекушку с приятелем не поделил, тот его арматуриной по голове и ударил… А что, покойник хороший человек был?  

Петя: Хороший.

Вася (грустит): Если хороший, тогда жалко.

Петя: Ты из его стихов что-нибудь запомнил?

Вася: Не-а.

Петя: Точно не запомнил?

Вася: Откуда, Петь? Я ж в стихах, ты знаешь, не силен. Из любопытства взял почитать.

Петя: Неужели не показал никому, чтобы объяснили?

Вася: Не-а.

Петя: А ты мне все стихотворения отдал? А то одного найти не могу.

Вася: Все вроде.

Петя: А помнишь, у Зыкова такое стихотворение было, про СССР? Гражданин СССР на веревочке висел. По-моему, смешно.

Вася: Не помню. Чего он висел-то? Не понимаю.

Петя: Повесили на березе.

Вася: А… Фашисты, наверное. Стихотворение про войну, значит.

Петя: Слушай, Вась, я тебя все спросить хочу. Вас в армии стучать друг на друга заставляли?

Вася: Кто стучал, того били. У нас, помню, один парень на товарища стуканул, так его потом ночью табуреткой по голове так стуканули, не обрадовался. Когда через неделю очухался, сразу стучать перестал.  

Петя: То есть не одобряешь?

Вася: Ну.

Петя: А как ты думаешь, у нас в институте друг на друга стучат?

Вася: Куда? В деканат?

Петя: Может, в деканат, а может, в какое другое место.

Вася (гогочет и тыкает Петю в грудь): А чего на тебя в другое место стучать-то? Что квасишь, пока стипендия не кончится? Что лекции прогуливаешь?

Петя: Да мало ли…

Вася (честно задумывается): Ну не знаю.

Петя: Наверное, для добровольцев, стучат которые, и специальное помещение имеется. Чтобы стучать удобней было. Какая-нибудь комнатка особая.

Вася: Не знаю. Может, какая сволочь в партком или в комитет ВЛКСМ наушничает.

Петя: А особой комнатки для этих стуканутых дел нет, как ты считаешь? Ты ведь меня на два года старше, знать должен.

Вася (с удивлением смотрит на Петю): Тебе-то зачем? Стукануть на кого-нибудь надумал?  

Петя: Ага, Вась. На тебя, что пиво водкой разбавляешь. У нас в стране ершить категорически запрещено.

Вася гогочет.  

Так, значит, про особую комнатку ничего не знаешь?

Вася: Не знаю… Какой-то ты, Петь, сегодня странный. Ты всю последнюю неделю странный.

Петя: Я не странный, я сосредоточенный на почве поэзии. Ты, Вася, даже не представляешь, какой это экстаз — поэзия. Я ведь раньше ничего не слышал, хотя и считал, что слышу, и вдруг неожиданно по-настоящему услышал. По-настоящему, понимаешь? Кайф. Всего с головы до ног переворачивает. Как бы тебе попроще объяснить? Все равно что принять первый стопарь в хорошей кампании.

Вася: Под закусь хорошую?

Петя: Да уж не под плавленый сырок… «Роняет лес багряный свой убор. Сребрит мороз увянувшее поле…»

Вася (разомлев, мечтательно): Зачем тогда стихи нужны? Сходил в винно-водочный и переворачивайся с ног на голову. Хотя поэзия подешевле получается…

Со звонком подходит Мирон.

Мирон: Привет честнóй кампании.

Студенты рассаживаются и делают вид, что внимательно слушают лектора, который делает вид, что с увлечением читает лекцию.  

Вася (ему не терпится поделиться горячей новостью): Слышь, Мирон, а у Петьки в поэтической студии мужика убили.

Мирон: Ну да?

Петя (кивает): Убили.

У Мирона вытягивается лицо. Он быстро и заинтересованно соображает.  

Мирон: Уж не того ли Зыкова, который тебе стихи давал?

Вася (радостно подтверждает): Его, его.

Петя: Зыкова.

По лицу Мирона видно, как лихорадочно крутятся шарики в его мозгу. Наконец, шарики приводят Мирона к логическому результату, и процесс останавливается.

Мирон: Все-таки убили.

Настает черед Пети лихорадочно соображать. У него мыслительный процесс происходит иначе: Петя смотрит в одну точку, до полного мозгового прояснения или отупения.   

Петя: Почему «все-таки»?

Мирон: Сам напрашивался.

Петя: В смысле?

Мирон: Железный принцип: если ты кого-нибудь обгадил, то и тебя в ответ обгадят. Не надо напрашиваться на неприятности.

Петя: Перед кем же Зыков напрашивался?  

Мирон: Мне-то откуда знать? Перед кем-нибудь да напрашивался, по стихам видно. Вот и напросился. Я тебя предупреждал.

Петя напряженно смотрит в одну точку. Вздрагивает.  

Петя: А ты откуда знаешь, что напросился? Может, его по пьяни пристукнули? Я же тебе не говорил, при каких обстоятельствах его убили.

Мирон (логично): Значит, по пьяни напросился. Я прав?

Петя: Точно неизвестно. Гулял по улице, подошли и ножом в сердце…

Вася (вставляет реплику): Ни с того ни с сего.

Мирон: Вот видишь. Разве к тому, кто сам не напрашивается, на улице подойдут, ножом без причины пырнут?

Петя вздыхает.  

Петя: Слушай, мне его родственникам стихи вернуть надо. У тебя несколько листов осталось, я знаю.

Мирон: Я тебе в тот же день все возвратил.

Петя: Нескольких не хватает.

Мирон: Нет у меня ничего.

Петя: Послушай, Мирон, я в прошлую пятницу видел, как ты из парткома выходил. Что ты там делал? С кем разговаривал?

Лицо у Мирона вытягивается.  

Мирон: Я? В партком?

Петя: Ну да, в партком. А может, в комитет ВЛКСМ, не помню.

Мирон: Ни в какой партком я не заходил…

Шарики крутятся, крутятся… Лицо вытягивается, вытягивается…

Слушай, Мегрэ, ты случаем меня на понт не берешь? Не подозреваешь?

Петя: Я подозреваю? Тебя?

Мирон: Меня.

Петя: В чем?

Мирон: Хотя бы в том, что настучал на твоего умного Зыкова за его антисоветчину. А кто-то потом твоего приятеля возьми да и шлепни.

Петя: Что ты, Мирон? Как я могу?

Мирон: Только я ведь тебя тоже в ответ подозревать могу. Говоришь, твоего знакомого зарезали? То есть, насколько я понимаю, ножом зарезали? Таким же, как твой ножичек? А ведь ты, Петя, на прошлой неделе в институт весь в крови заявился. В дипломате твоем листочки окровавленные были? Были. Причем листочки со стихами покойного. Да и ножичек твой, я обратил внимание, в крови испачкался. Как-то это подозрительно. Приходишь с дипломатом, набитым окровавленной литературой, с окровавленным ножичком. Ну рука забинтована, для отвода глаз, чтобы алиби обеспечить. Так вот, приходишь, даешь почитать стишки… А ведь всем известно, как неохотно авторы со своими стишками расстаются… Даешь на радостях почитать, а через несколько дней выясняется, что несчастного автора, стихи которого случайно оказались у тебя, на улице зарезали. Дедуктивное сопоставление фактов указывает на тебя как основного подозреваемого. Признайся, Петя, это ведь ты своего Зыкова на улице зарезал и стишки у него отобрал? А потом в институт принес и нам показывал. Думал, мы с Васей не догадаемся?

Вася: Ха-ха-ха! Петька — убийца! Ловко ты, Мирон, его поддел.

Петя: Очень смешно. Только Зыкова убили позавчера, а окровавленные бумаги я вам в прошлый четверг показывал.

Мирон (чрезвычайно довольный своими дедуктивными способностями): Что, Петя, поверил? Всерьез воспринял? Да откуда мне знать-то, когда твоего Зыкова зарезали, в четверг или в понедельник? С твоих слов только.

Петя: Пожалуй.

Мирон: Вот что я тебе, Мегрэ, скажу. Напрасно суетишься. Ты сколько со своим Зыковым знаком?

Петя: Неделю.

Вася: А с нами уже два года!

Мирон (продолжает): Видишь, неделю. Познакомился ты с Зыковым в прошлый вторник, в институт заявился в четверг. Неужели всерьез полагаешь, что кто-то настучал на Зыкова в четверг, а в понедельник его уже зарезали? Так не бывает. Ни одна организация с такой оперативностью не работает, не говоря уже о том, что у нас антисоветчиков не режут. За границу высылают — да, но не режут. Следовательно, во-первых, за твоим умным Зыковым наверняка и раньше грешки водились…  

Петя: Не знаю. Водились, кажется.

Мирон: А во-вторых, напросился он не за антисоветчину, а просто напросился. Скорее всего, действительно по пьяни, без всяких подтекстов. В дальнейшем анализе событий дедукция бессильна.

Петя: Логично мыслишь.

Мирон: А основной дедуктивный вывод такой: ты здесь ни при чем. Не напрягайся и не переживай.

Петя: Ты-то, гляжу, не сильно переживаешь.

Мирон: Чего мне переживать? Знакомый-то твой. Я этого мужика не знал вовсе.

Петя: В самом деле. Ты, небось, и за Пушкина не переживал бы…

Мирон: И за Пушкина, и за Лермонтова, и за всех остальных, вместе взятых.

Петя: «Пылай, камин, в моей пустынной келье…»

Мирон: Херня какая-то…

Петя: «Я вас любил. Любовь еще, быть может…»

Мирон: Чушь собачья.

Петя: «На холмах Грузии…»

Мирон: Бред сивой кобылы.

Разговор закончен. Петя смотрит в одну точку, думая о своем. Вырывает лист из тетради, что-то пишет на нем, сворачивает, надписывает сверху и передает на верхний ряд.   

Петя (шепчет): Перепелкину передайте. Вон он, с того края на предпоследнем ряду.