Сцена 8
Следующее утро. Институтская аудитория. Студенты привычно кучкуются и рассаживаются по местам. Между Петей и Васей происходит разговор такого содержания.
Вася: Чего такой мрачный, Петь? Нажрался, что ль?
Петя: Да нет, неприятности у меня. В поэтической студии. Представляешь, одного знакомого — того самого, который стихи давал почитать, Зыкова, — два дня назад убили.
Вася: Ух ты! По пьяни?
Петя: Нет вроде бы.
Вася: А за что тогда?
Петя: Кто знает.
Вася: А как убили?
Петя: Ножом пырнули.
Вася: А убийцу не поймали?
Петя: Нет пока.
Вася: Ну и ну! У меня одного знакомого тоже убили. Только не просто так, а из-за принципа. Чекушку с приятелем не поделил, тот его арматуриной по голове и ударил… А что, покойник хороший человек был?
Петя: Хороший.
Вася (грустит): Если хороший, тогда жалко.
Петя: Ты из его стихов что-нибудь запомнил?
Вася: Не-а.
Петя: Точно не запомнил?
Вася: Откуда, Петь? Я ж в стихах, ты знаешь, не силен. Из любопытства взял почитать.
Петя: Неужели не показал никому, чтобы объяснили?
Вася: Не-а.
Петя: А ты мне все стихотворения отдал? А то одного найти не могу.
Вася: Все вроде.
Петя: А помнишь, у Зыкова такое стихотворение было, про СССР? Гражданин СССР на веревочке висел. По-моему, смешно.
Вася: Не помню. Чего он висел-то? Не понимаю.
Петя: Повесили на березе.
Вася: А… Фашисты, наверное. Стихотворение про войну, значит.
Петя: Слушай, Вась, я тебя все спросить хочу. Вас в армии стучать друг на друга заставляли?
Вася: Кто стучал, того били. У нас, помню, один парень на товарища стуканул, так его потом ночью табуреткой по голове так стуканули, не обрадовался. Когда через неделю очухался, сразу стучать перестал.
Петя: То есть не одобряешь?
Вася: Ну.
Петя: А как ты думаешь, у нас в институте друг на друга стучат?
Вася: Куда? В деканат?
Петя: Может, в деканат, а может, в какое другое место.
Вася (гогочет и тыкает Петю в грудь): А чего на тебя в другое место стучать-то? Что квасишь, пока стипендия не кончится? Что лекции прогуливаешь?
Петя: Да мало ли…
Вася (честно задумывается): Ну не знаю.
Петя: Наверное, для добровольцев, стучат которые, и специальное помещение имеется. Чтобы стучать удобней было. Какая-нибудь комнатка особая.
Вася: Не знаю. Может, какая сволочь в партком или в комитет ВЛКСМ наушничает.
Петя: А особой комнатки для этих стуканутых дел нет, как ты считаешь? Ты ведь меня на два года старше, знать должен.
Вася (с удивлением смотрит на Петю): Тебе-то зачем? Стукануть на кого-нибудь надумал?
Петя: Ага, Вась. На тебя, что пиво водкой разбавляешь. У нас в стране ершить категорически запрещено.
Вася гогочет.
Так, значит, про особую комнатку ничего не знаешь?
Вася: Не знаю… Какой-то ты, Петь, сегодня странный. Ты всю последнюю неделю странный.
Петя: Я не странный, я сосредоточенный на почве поэзии. Ты, Вася, даже не представляешь, какой это экстаз — поэзия. Я ведь раньше ничего не слышал, хотя и считал, что слышу, и вдруг неожиданно по-настоящему услышал. По-настоящему, понимаешь? Кайф. Всего с головы до ног переворачивает. Как бы тебе попроще объяснить? Все равно что принять первый стопарь в хорошей кампании.
Вася: Под закусь хорошую?
Петя: Да уж не под плавленый сырок… «Роняет лес багряный свой убор. Сребрит мороз увянувшее поле…»
Вася (разомлев, мечтательно): Зачем тогда стихи нужны? Сходил в винно-водочный и переворачивайся с ног на голову. Хотя поэзия подешевле получается…
Со звонком подходит Мирон.
Мирон: Привет честнóй кампании.
Студенты рассаживаются и делают вид, что внимательно слушают лектора, который делает вид, что с увлечением читает лекцию.
Вася (ему не терпится поделиться горячей новостью): Слышь, Мирон, а у Петьки в поэтической студии мужика убили.
Мирон: Ну да?
Петя (кивает): Убили.
У Мирона вытягивается лицо. Он быстро и заинтересованно соображает.
Мирон: Уж не того ли Зыкова, который тебе стихи давал?
Вася (радостно подтверждает): Его, его.
Петя: Зыкова.
По лицу Мирона видно, как лихорадочно крутятся шарики в его мозгу. Наконец, шарики приводят Мирона к логическому результату, и процесс останавливается.
Мирон: Все-таки убили.
Настает черед Пети лихорадочно соображать. У него мыслительный процесс происходит иначе: Петя смотрит в одну точку, до полного мозгового прояснения или отупения.
Петя: Почему «все-таки»?
Мирон: Сам напрашивался.
Петя: В смысле?
Мирон: Железный принцип: если ты кого-нибудь обгадил, то и тебя в ответ обгадят. Не надо напрашиваться на неприятности.
Петя: Перед кем же Зыков напрашивался?
Мирон: Мне-то откуда знать? Перед кем-нибудь да напрашивался, по стихам видно. Вот и напросился. Я тебя предупреждал.
Петя напряженно смотрит в одну точку. Вздрагивает.
Петя: А ты откуда знаешь, что напросился? Может, его по пьяни пристукнули? Я же тебе не говорил, при каких обстоятельствах его убили.
Мирон (логично): Значит, по пьяни напросился. Я прав?
Петя: Точно неизвестно. Гулял по улице, подошли и ножом в сердце…
Вася (вставляет реплику): Ни с того ни с сего.
Мирон: Вот видишь. Разве к тому, кто сам не напрашивается, на улице подойдут, ножом без причины пырнут?
Петя вздыхает.
Петя: Слушай, мне его родственникам стихи вернуть надо. У тебя несколько листов осталось, я знаю.
Мирон: Я тебе в тот же день все возвратил.
Петя: Нескольких не хватает.
Мирон: Нет у меня ничего.
Петя: Послушай, Мирон, я в прошлую пятницу видел, как ты из парткома выходил. Что ты там делал? С кем разговаривал?
Лицо у Мирона вытягивается.
Мирон: Я? В партком?
Петя: Ну да, в партком. А может, в комитет ВЛКСМ, не помню.
Мирон: Ни в какой партком я не заходил…
Шарики крутятся, крутятся… Лицо вытягивается, вытягивается…
Слушай, Мегрэ, ты случаем меня на понт не берешь? Не подозреваешь?
Петя: Я подозреваю? Тебя?
Мирон: Меня.
Петя: В чем?
Мирон: Хотя бы в том, что настучал на твоего умного Зыкова за его антисоветчину. А кто-то потом твоего приятеля возьми да и шлепни.
Петя: Что ты, Мирон? Как я могу?
Мирон: Только я ведь тебя тоже в ответ подозревать могу. Говоришь, твоего знакомого зарезали? То есть, насколько я понимаю, ножом зарезали? Таким же, как твой ножичек? А ведь ты, Петя, на прошлой неделе в институт весь в крови заявился. В дипломате твоем листочки окровавленные были? Были. Причем листочки со стихами покойного. Да и ножичек твой, я обратил внимание, в крови испачкался. Как-то это подозрительно. Приходишь с дипломатом, набитым окровавленной литературой, с окровавленным ножичком. Ну рука забинтована, для отвода глаз, чтобы алиби обеспечить. Так вот, приходишь, даешь почитать стишки… А ведь всем известно, как неохотно авторы со своими стишками расстаются… Даешь на радостях почитать, а через несколько дней выясняется, что несчастного автора, стихи которого случайно оказались у тебя, на улице зарезали. Дедуктивное сопоставление фактов указывает на тебя как основного подозреваемого. Признайся, Петя, это ведь ты своего Зыкова на улице зарезал и стишки у него отобрал? А потом в институт принес и нам показывал. Думал, мы с Васей не догадаемся?
Вася: Ха-ха-ха! Петька — убийца! Ловко ты, Мирон, его поддел.
Петя: Очень смешно. Только Зыкова убили позавчера, а окровавленные бумаги я вам в прошлый четверг показывал.
Мирон (чрезвычайно довольный своими дедуктивными способностями): Что, Петя, поверил? Всерьез воспринял? Да откуда мне знать-то, когда твоего Зыкова зарезали, в четверг или в понедельник? С твоих слов только.
Петя: Пожалуй.
Мирон: Вот что я тебе, Мегрэ, скажу. Напрасно суетишься. Ты сколько со своим Зыковым знаком?
Петя: Неделю.
Вася: А с нами уже два года!
Мирон (продолжает): Видишь, неделю. Познакомился ты с Зыковым в прошлый вторник, в институт заявился в четверг. Неужели всерьез полагаешь, что кто-то настучал на Зыкова в четверг, а в понедельник его уже зарезали? Так не бывает. Ни одна организация с такой оперативностью не работает, не говоря уже о том, что у нас антисоветчиков не режут. За границу высылают — да, но не режут. Следовательно, во-первых, за твоим умным Зыковым наверняка и раньше грешки водились…
Петя: Не знаю. Водились, кажется.
Мирон: А во-вторых, напросился он не за антисоветчину, а просто напросился. Скорее всего, действительно по пьяни, без всяких подтекстов. В дальнейшем анализе событий дедукция бессильна.
Петя: Логично мыслишь.
Мирон: А основной дедуктивный вывод такой: ты здесь ни при чем. Не напрягайся и не переживай.
Петя: Ты-то, гляжу, не сильно переживаешь.
Мирон: Чего мне переживать? Знакомый-то твой. Я этого мужика не знал вовсе.
Петя: В самом деле. Ты, небось, и за Пушкина не переживал бы…
Мирон: И за Пушкина, и за Лермонтова, и за всех остальных, вместе взятых.
Петя: «Пылай, камин, в моей пустынной келье…»
Мирон: Херня какая-то…
Петя: «Я вас любил. Любовь еще, быть может…»
Мирон: Чушь собачья.
Петя: «На холмах Грузии…»
Мирон: Бред сивой кобылы.
Разговор закончен. Петя смотрит в одну точку, думая о своем. Вырывает лист из тетради, что-то пишет на нем, сворачивает, надписывает сверху и передает на верхний ряд.
Петя (шепчет): Перепелкину передайте. Вон он, с того края на предпоследнем ряду.