Сцена 10

К середине второго дня необъяснимый жор на Бармагыче продолжается. Стерлядь не только снует у берега, но в массовом порядке высовывает острые носы из воды. Во время погони за мальками или в минуты опасности речной хищник, случается, выпрыгивает из воды, делая при этом полное сальто-мортале, однако нестандартная бармагычская живность просто высовывает из воды носы, подолгу оставаясь в таком ненормальном, казалось бы, положении. Множество торчащих из воды стерляжьих носов походят на проросшие на водной глади неземные побеги. Особенно устрашающе выглядит то, что стерляжьи носы, как один, повернуты в сторону лагеря. Кажется, стерляди что-то высматривают. Круглые глубоко посаженные рыбьи глаза наблюдают за людьми не мигая. Понаблюдав и сделав какие-то свои выводы, наблюдатели скрываются в водной толще, чтобы уступить место другим. Настенька, после ягодичного ранения вышедшая из палатки обиженная, наглухо застегнутая и ни с кем не разговаривающая, увидев озеро с высунутыми стерляжьими мордами, вскрикивает и юркает обратно. Остальные рыболовы не менее взволнованы и подавлены: Кеша, сидя на бережку, не верит глазам своим; Молчун усиленно совещается с Кешиным дядей в сторонке; у Ивана Алексеевича работа валится из рук. Хотя предъявлять претензии  Ивану Алексеевичу никому в голову не приходит: во-первых, не до кулинарных изысков, а во-вторых, аппетит отсутствует напрочь, по причине чего большинство стараний повара — что называется, «через не могу» — остаются невостребованными. Внезапно вдалеке что-то колышется, отчего между островами расходится заметная круговая волна. Сильно колышется еще раз, поближе к их необитаемому острову. Нечто в воде, огромное, как субмарина или водоплавающая лошадь средних размеров, приближается под поверхностью озера к лагерю. В этот момент все до той поры направленные в сторону лагеря стерляжьи головы, как одна, разворачиваются в сторону приближающего создания и вдруг скрываются под водой, отчего поверхность Бармагыча бурлит и идет рябью. Все — даже Настенька, вылезшая-таки из палатки и занявшая выжидательную позицию за спиной Молчуна, — интуитивно ощущают наступление решающего момента, в который все тайное должно наконец-то проясниться. Все, дружно столпясь на косогоре, с недоверием смотрят на подплывающую к ним рыбину гигантских размеров. Подплыв поближе, рыбина высовывает из воды свою несколько более туповатую, чем у обычной стерляди, но куда более массивную, просто устрашающих размеров морду и глядит на рыболовов тяжелым, не обещающим ничего хорошего взглядом.  

Кеша: По-моему, осетр. Ух ты, какой большой.

Предполагаемый осетр: Какой я тебе осетр, сопляк? Разуй глаза как следует. Разве не видишь, что я не обыкновенный осетр, а королевская белуга?

От неожиданности Кеша делает большой шаг назад.

Настенька: Ой, Молчун, она разговаривает!

Иван Алексеевич: Как же это?

Дядя: Спокойно! Проанализируем и все поймем.

Белуга (вкрадчиво): Что, ехали, ехали и приехали? Порыбалить, да? Из детушек моих ремней на балычок нарезать? А потом их под хренок, под хренок чеховский и водочкой запить (вопит белуга маленьким усатым ртом)? Так вот, как на Бармагыч приехали, так навеки здесь и останетесь. В Бармагыче вас и похороним, поняли? Пиздарики вам настали, рыбачье столичное.

Молчун: Ну, ну, мать, не гони почем зря. Тебе что от нас надо-то?

Белуга: Мне от вас надо? Да ничего не надо, разве что сомятам несмышленым скормить. Они утопленничками страсть как обожают лакомиться.

Разъяренная белуга делает несколько кругов по озеру, что-то бормоча под нос. До рыболовов доносятся только неоднократно повторяемые «пиздарики», которым мстительная рыбина настропаляет саму себя. Белугу сопровождают многочисленные стерлядки из ближайшего окружения, вьющиеся вокруг царицы плотным живым кольцом.

Настенька: Молчун, я боюсь.

Молчун: Не бойся. Ничего нам эта стерва не сделает.

Белуга (как оказалось, обладающая идеальным слухом): Ах, вот как? Значит, я стерва? Значит, я вам ничего не сделаю? То есть потому что вы на берегу, а я в воде? Поэтому вы меня нисколечко не боитесь? Эй, ребятушки!

Призыв ребятушкам услышан, поскольку о борт Кешиной с дядей деревянной лодки раздается подводный удар. Лодка вздрагивает. За первым следует еще один удар, а за ним еще — целая серия все усиливающихся ударов. На девятом или десятом ударе исполнительных ребятушек о хлипкое деревянное днище лодка Кешиного дяди дает течь и сразу тонет, хотя тонуть благодаря близости берега недолго. По воде плывет весло и оставшийся неубранным мусор. Вокруг весла мотают хвостами несколько ушибленных полумертвых стерлядок с расплющенными носами и переломанными хребтами.

Ну как, убеждает? Или продолжим опыт?

Молчун: Эй, ты…

Белуга (видимо, войдя в раж): Топи ее, ребятушки! Топи это корыто металлическое, чтобы никуда от нас гнусы не делись! Пускай, кровопийцы, с голоду на своем острове околевают, а мы на них смотреть будем, да хвостиками от радости подвиливать.

Многочисленные удары раздаются уже о днище «Брахмапутры». Озверевший от беспримерной рыбьей наглости, Молчун пытается подбирать с берега камни и кидать их в воду, в попытке отогнать ребятушек от катера, но те не обращают на редкий, хотя и тяжеловесный каменный град никакого внимания. Если камни не могут сдержать ребятушек от потопления «Брахмапутры», то сама «Брахмапутра» успешно сопротивляется натиску. На поверхность всплывает уже не один десяток обдолбанных стерлядок, но катер продолжает оставаться на плаву, сотрясаясь от стерляжьих ударов мелкой дрожью.

Молчун: Не получается, да? Не по зубам орешек?

Рыба не отвечает, выказывая накопившееся раздражение яростными всплесками.

Белуга: Да все одно никуда не денетесь (взвывает она наконец)! Как на борт-то своего корыта попадете? А? Не задумывались?

Сгрудившаяся на берегу компания задумывается и быстро соображает, что попасть на борт «Брахмапутры» ей затруднительно. Катер пришвартован метрах в пяти от берега, насколько позволяла глубина, никаких мостков, разумеется, нет, поэтому перебраться на палубу можно только водным путем. Однако в воде шныряют могучие, усеянные шипами рыбины, и страшно представить, что случится, если белуга кликнет своим бравым ребятушкам свалить с ног зашедшего в воду человека. Соваться в озеро нечего думать. Ситуация представляется патовой, однако не только для рыболовов, но и для белуги, которая от ярости места себе не находит. Рыбина то всплывает на поверхность, грозя рыболовам всеми немыслимыми карами, то ныряет вглубь, пытаясь лично расшатать и перевернуть «Брахмапутру», сдерживаемая только протестующими воплями стерлядок из своего окружения, видимо, не на шутку взволнованных здоровьем мамаши. Умаявшись, белуга вспоминает своих выблесненных за предыдущий день рыбок и размякает.

Ой, детушки, ой мои родимые (голосит она, высунув морду наружу)! На кого вы меня покинули? Зачем, не спросясь, полезли клевать на эти дурацкие железяки? Разве похожи они на маленьких серебристых рыбок, в изобилии плавающих в нашем озере? Почему не смогли вы оборвать леску на этой проклятой черной палке? Зачем зацепились за острый крючок своими маленькими и нежными губками? С какой стати, дьявол вас подери…

Молчун: Тебе чего от нас надо-то, уважаемая?

Белуга: Надо чего? Чего мне от вас надо, живодеры ненасытные (кричит белуга в сторону опасливо выглядывающего из-за косогора рыболовецкого содружества)? А ну-ка отвечайте, куда уловленных детушек моих подевали? Сожрали уже или так покуда, замариновали?

Молчун: Завялили, если вас интересует.

Белуга: Охохонюшьки-хо-хо! Ох, горе, ох, горе горькое! Доля наша постылая, несчастная, материнская (тихонько подвывает рыбина). Хочу (ревет она дурным голосом), хочу к моим детушкам! Хоть бы одним глазком на моих детушек взглянуть, попрощаться с их белыми косточками. Припасть к надгробному камню. Оросить слезами могилку. Отдать священную дань памяти.

Молчун: Отнести тебя к ним, что ли?

Ответа нет: белуга скрывается в бармагычской глубине и долго не выныривает. Деваются куда-то и окружавшие ее стерлядки.

Что теперь, Владимир Федосеевич?

Дядя: Может, Витенька, перебраться на катер попробуем?

Молчун (с сожалением): А не зря рыбинспектор динамит предлагал. Как бы сейчас пригодился! Шарахнули бы парой динамитных шашек, глядишь, отбили охоту мирным рыболовам грозить.

В темной бармагычской глубине следует мощное бурление и шевеление, после чего лошадиная морда белуги высовывается на поверхность.

Белуга: Ладно уж, отнесете меня к месту захоронения моих детушек, а потом обратно (соглашается морда). Хоть цветочек на их могилку посажу, поплачу. Отнесете, и выметайтесь с острова подобру-поздорову, не трону. Но запомни, сволочь рыболовная: если со мной что-нибудь нехорошее во время паломничества случится, сегодня же остров до основания сроем, по песчинке растащим. Каждая махонькая рыбка по песчинке во рту унесет. К утру на месте вашего острова впадина будет. Вы, кровопийцы, на прикормку малькам несовершеннолетним пойдете.

Молчун: По рукам.

Все молчат, осмысливая предстоящую работу.

Иван Алексеевич: Да как же мы ее дотащим?

Дядя: Туговато придется.

Настенька: Молчун, Молчун, не ходи, пожалуйста, она вас просто к воде подманивает!

Молчун: Все, решено, другого выхода нет! Спускаемся к воде.  

Четверо мужчин с опаской спускаются с косогора и приближаются к берегу, готовые в любой момент дать деру. Белуга, продолжая заламывать от горя плавники, подплывает к берегу и причаливает вместо потопленной лодки. Вокруг ее жирных боков, пытаясь облегчить физические и душевные страдания, суетится стерляжья мелочь.

Белуга: Да не бойтесь вы, душегубы поганые, окаянные, не обижу. С детушками дозвольте попрощаться.

Молчун: Несите простыню какую-нибудь. А еще лучше кусок брезента побольше.

Иван Алексеевич убегает к палаткам, а остальные мужчины, зайдя по колено в воду, обсуждают предстоящее мероприятие. Белуга — кажется, она и в самом деле не заманивает людей в родную стихию, а лишь желает отдать долг памяти своим свежезавяленным детушкам — смирно лежит на отмели и даже позволяет Молчуну, обхватившему ее за бока, попытаться приподнять тушу. Куда там, рыбина совершенно неподъемна!

В ней не меньше центнера будет!

Кеша тоже пытается приподнять белугу, но гладко-шипастая туша, несмотря на непомерный вес, еще и чрезвычайно неудобна для обхвата, так что Кеше приходится быстренько от своей мысли отказаться.

Белуга: На бока не упирай, срань студенческая… больно же (огрызается рыбина и снова горюет, причитает, голосит).

Иван Алексеевич притаскивает не кусок брезента, но прочную и широкую подстилку. Рыболовы подводят подстилку под рыбину и пытаются ее приподнять.

Иван Алексеевич: Ой!

Молчун: Взяли и понесли.

Все, каждый со своего края, приподнимают подстилку, а с ней и почтенную белугу, которая, перестав голосить, вроде бы примеривается к новому положению. Для четверых людей, двое из которых далеко не молоды, рыбина тяжеловата, однако ее кое-как втаскивают на косогор, причем один раз белуга едва не соскальзывает с подстилки на песок. Предотвратить падение удается в последний момент, ухватив рыбу за тонкую скулу над жаберным отверстием.

Белуга: Стойте, стойте, окаянные!

Молчун: Ну что еще?

Белуга: Скажите, пусть девка ведро с водой возьмет, чтобы меня по дороге поливать. Не выдержу я долго без воды. Рыба я все-таки, не какое-нибудь млекопитающее.

Настенька: Я не…

Молчун так зверски смотрит на Настеньку, что свободное ведро мигом оказывается найдено, наполнено и втащено на косогор.

Молчун: Приподняли.

Многотрудное паломничество к месту захоронения стерляжьей недоросли начинается. Мужчины тащат опасный груз, еле отрывая его от земли. В творении Божьем, урожденном в глубоких водах Бармагыча, никак не меньше центнера, не зря белуга значится прародительницей всей бармагычской фауны. Спереди подстилки торчит лошадиная морда, а сзади волочится акулий хвост. В моменты перекуров Настенька брызгает рыбу водичкой из ведра, на что белуга со вздохом спрашивает:

Белуга: Долго еще, девушка? Измучилась я совсем.

Девушка, сама не знающая, как долго, вздрагивает при каждом белужьем обращении. Дядя, впопыхах позабывший надеть рубашку, движением плеч, как какой-нибудь породистый рысак, пытается отпугивать слепней и комаров, но труднее всего приходится Ивану Алексеевичу, тонкие неприспособленные ручки которого трясутся от непосильной тяжести. Кеша и сам чертовски устал и не чает дойти до места, видя сквозь залепленные потными ресницами глаза только свои мелко переступающие кроссовки, когда слышит заветное молчуновское:

Молчун: Здесь!

После чего раздается непередаваемо тоскливый белужий вой. Они и в самом деле добрались до места, где  Молчун с дядей развесили по кустам соленую стерлядь. Бледная и мертвая, она висит на веровочках по веткам кустарника, насколько хватает глаз, и вялится. Картина фантасмагорическая, напоминающая древнее индейское захоронение.

Белуга: Вот вы где, сладенькие мои, упокоились (горестно вопит белуга, опущенная на землю)! Упокоились, успокоились. Ветерок вас обдувает, солнышко сушит. Только не можете вы, мои родненькие, нырнуть в прозрачную водичку, прогуляться по донышку, погонять на завтрак свежих мальков.

Кеша показывает Молчуну физиономию с предложением повесить белугу вялиться между ее детушками. Молчун, уловивший смысл Кешиной мимики, отрицательно качает головой, и Кеше становится стыдно за свою не вынужденную крайней необходимостью жестокость. Белуга, склонив набок усатую морду, между тем примолкает.

Молчун: Побрызгать тебя, мать?

Белуга: Побрызгай, побрызгай, чмо московское. Попытайся грехи замолить. Может, и прощу когда-нибудь рыбонек моих загубленных.

Настенька плещет рыбине на жабры пару кружек воды.

Молчун: Понесли обратно.

Не отдохнувшие как следует мужчины с видимым напряжением поднимают подстилку и несут.

Белуга: Ой!

Молчун: Что, еще водичкой побрызгать?

Белуга: Какой там побрызгать! Ой, матушки, ой, батюшки!

Молчун: Ну? Что еще?

Белуга: Я сейчас нереститься буду!

Не сговариваясь, мужчины роняют рыбину на землю и останавливаются как вкопанные.

Кеша: По-моему, рыба нерестится весной… и, по-моему, в воде.

Дядя (вежливо склоняясь над белугой): Извините, может быть, стоило об этом — я имею в виду предполагаемый нерест, — раньше подумать?

Молчун: До того, как тебя, дура стоеросовая, в лес поперли?

Белуга: Опустите, опустите меня скорей в воду (закатывая глаза, только и может произнести роженица), не то за последствия не отвечаю.  

Мужчины, боясь посмотреть на толстое — только сейчас стало заметно, насколько толстое — белужье брюхо, ухватываются за подстилку и наддают ходу. Они пытаются бежать, мелко семеня, но тут уж вздыхать, ойкать и закатывать глаза приходит черед Ивану Алексеевичу, бега с отягощениями явно не выдерживающему.

Иван Алексеевич: Ой, не могу! Ой, помираю!

Молчун: Иван Алексеевич, только не сейчас! Выкинем ее в воду, а там помирайте, когда захотите!

Белуга: Ой, матушки, ой, батюшки!

Настенька (махая пустым ведром): Быстрей, быстрей! Вот сюда тащите, через кусты, здесь ближе.

Бег по пересеченной местности, кажется, никогда не кончится или кончится… чем кончится, об этом не хочется думать, тем более что они добежали. На косогоре посеревший Иван Алексеевич отваливается от процессии и остается лицом в сосновой хвое, однако стащить голосящую и, по счастью, еще не отнерестившуюся рыбину с косогора удается втроем. Возвращения белуги из паломничества дожидается многочисленное окружение, высовывающее носы из воды и внимательно озирающее кромку прибрежного леса. При виде возвращающейся процессии в рядах окружения происходит всеобщее бульканье и оживление. Белугу, сползшую с подстилки в воду, бережно подхватывают под плавники несколько стерлядок и сразу же уводят куда-то вглубь, прочь от оживленного берега, в одним им известное пригодное для нереста место. Кеша натруженными ладонями смывает пот, застилающий глаза, и оглядывает напарников. Дядя, голый выше пояса, жутко искусан непугаными лесными комарами и вообще измучен. Молчуна колотит злоба непонятно на кого. Настенька… Настенька кричит им сверху, с косогора:

Молчун, Молчун, иди скорей сюда! Иван Алексеевич помирает.

Иван Алексеевич, исполнивший служебный долг ценой последнего здоровья, не подает с мягкой сосновой хвои признаков жизни. Впрочем, он не умер. При помощи валидола героического повара удается откачать, тем не менее он по-прежнему плох.

Иван Алексеевич: Простите, люди добрые. Простите, Христа ради, если чем обидел. Не поминайте лихом (лепечет Иван Алексеевич, держась за ходуном ходящую грудь). Простите и вы, хозяин (обращается он персонально к Молчуну как непосредственному работодателю), что ужин вам сегодня не приготовлю. Хотел я картошечки молодой отварить и котлеток рыбных навертеть по-французски, с соусом на майонезной основе, а на третье киселя черничного подать… да, видно, не судьба. Как-нибудь без меня отужинайте, пожалуйста. Помираю я, прости меня Господи.

Когда Иван Алексеевич затихает, его переносят в палатку, где, маленький и дрожащий, он засыпает, с небольшой надеждой на выздоровление.

Дядя: Что делать будем, Витенька?

Молчун: Завтра с утра собираемся, и ходу. Что же еще?

Кеша смотрит на воду: Бармагыч спокоен, будто никаких вышеописанных событий не происходило. Из озера — гладкого, как зеркало — не высовывается ни единый стерляжий нос, ни один расходящийся от рыбьего всплеска круг не тревожит лакированную поверхность.