Сцена 4

Народный суд гелиастов. Пятьсот один заседатель и еще множество любопытствующих и праздношатающихся. Вперед выходит обвинитель.  

Мелет: Добрые афиняне! Перед вашим лицом и милостью Зевса я, Мелет, сын Мелета, обвиняю всем вам известного Сократа в недопустимом безбожии и развращении афинской молодежи.

Всем известно, как непохож Сократ на остальных афинян. Целыми днями шатается этот праздный человек, именующий себя философом, по базарной площади и другим общественным местам, приставая к молодым людям с разными хитроумными вопросами. Эти молодые люди, улавливаемые Сократом в софистические сети, наивны и неопытны — они не обращают внимания на непристойный внешний вид Сократа, но если бы присмотрелись к нему, могли бы задаться вопросом: может ли человек, столь дурно одетый, обладать приписываемой ему мудростью? Посмотрите, добрые афиняне, как одет этот якобы мудрец! Ходит вечно босиком, а туника засалена и порвана, как у какого-нибудь раба. Да что я говорю, любой раб постеснялся бы носить такую засаленную и порванную тунику, как у Сократа — он бы немедленно убил своего хозяина за беспримерную скупость, а по пути еще кого-нибудь точно бы прирезал, лишь бы не щеголять в таком отвратительном наряде. И такой-то человек берется за обучение наших детей, составляющих главное достояние афинского народа!  

Чему же он обучает подрастающее поколение, позволю себе спросить? Всяким словесным ухищрениям и умению перевернуть вопрос с ног на голову, вместо того, чтобы отвечать прямо и достойно. Видимо, Сократ полагает, что в его софистических изречениях никто не разберется, поэтому никто ему не возразит, но этот возомнивший о себе доморощенный мудрец сильно ошибается! Я призываю вас, избранные волей афинского народа гелиасты, припомнить все развратные высказывания, которыми Сократ потчевал афинский народ, и дать им надлежащую оценку, а если кто-то не сталкивался с Сократом на базарной площади лично, припомните знаменитую комедию Аристофана, в которой тот изображает Сократа еще в сильно смягченном и приукрашенном виде. Вы наверняка посещали это продолжающееся в течение многих лет представление, добрые афиняне, поэтому можете представить себе, какова безбожная мудрость Сократа на самом деле.

Каким предстает Сократ в аристофановской комедии? Жадным и безмозглым бездельником, оскверняющим воздух утверждениями о том, что никаких богов не существует, а существуют управляющие миром облака. Вы только вообразите себе, уважаемые гелиасты: не боги, а облака! — вообразите и ужаснитесь. За подобную мудрость наш герой взимает со своих учеников плату, на которую безбедно существует, в отличие от учеников и их родственников, выбивающихся из сил, чтобы оплатить обучение. Я не стану пересказывать все сквернословия в адрес богов, рассыпанные по комедии, но знаете, что самое страшное? Во время одного из недавних представлений я сидел поблизости от Сократа и наблюдал, как этот человек громко хохотал во время особенно возмутительных высказываний героя комедии, то есть самого себя! Вместо того, чтобы задуматься над недопустимостью собственного поведения, воздействующего на умы молодежи, над своим нечистоплотным обликом, он — хохотал! Так может поступать только самый отъявленный и неисправимый циник, сознательно заражающий нашу молодежь червем сомнения и умственного разврата.  

Вот я вас и спрашиваю, добрые афиняне, дозволяют ли афинские законы нарушать себя столь беззастенчивым и злонамеренным образом, расхаживая у меняльных лавок в неряшливом виде, приставая к встречным молодым людям с непотребными вопросами и посмеиваясь над своими же богохульными шутками? Этот ли отвратительный и по внешнему виду, и по моральной сущности старик, не признающий богов, является мудрейшим жителем Афин, каким его якобы провозгласил Дельфийский оракул, или он является позором нашего цветущего города, вот что хочу спросить я у вас, уважаемые гелиасты. Да есть ли в Афинах хоть один человек, которого этот старый богохульник не извратил, не выставил в непотребном виде или не высмеял каким-то другим способом, — вспомните, сограждане, и примите справедливое и суровое решение.

Удаляется. Вперед выходит обвиняемый.  

Сократ: О мудрейшие афинские мужи! Ну и посмеялся же я, выслушивая обвинения Мелета в мой адрес, — никогда так еще не смеялся, даже на комедии моего старого закадычного знакомца Аристофана. Но начну по порядку.

Мелет утверждает, что я плохо одеваюсь и постоянно хожу босиком, и тут мне возразить нечего. Каждый из вас может убедиться, что это правда: моя туника истрепана, а мои ступни — убедитесь в этом сами, уважаемые афинские избранники, — босы. Однако я, по причине своего крайнего неразумия, не ведал, что своей истрепанной туникой и босыми ступнями нарушаю афинское законодательство, да если бы и существовал закон, запрещающий носить истрепанные туники и ходить босым, я все равно бы не смог купить новую одежду, потому что давно и хронически беден. Мелет возводит на меня напраслину, утверждая, будто я беру за свои философские разговоры плату и тем обогащаюсь — спросите хоть у кого: хоть у моих учеников, или их отцов, или любых других афинских граждан, брал ли я с кого-нибудь плату. Моя истрепанная туника и босые ступни как раз и являются лучшим доказательством того, что никакой платы за свои разговоры я не беру, а если Мелет утверждает, что беру, так этот молодой поэт нагло врет или добросовестно заблуждается, приписывая мне то, чего отродясь не было. Вероятно, Мелет перепутал меня с софистами, которые действительно берут плату со своих учеников, вот только я никакой не софист, поэтому обвинения меня в обогащении беспочвенны. Говорю «беспочвенны», стоя на сырой земле, в то время как мой обвинитель Мелет стоит, в отличие меня, на своих сандалиях, что лучше всего и доказывает его конечную неправоту и мою правоту. Кто более беспочвенен, о, непревзойденные разумом афинские мужи: я, стоящий на земле босиком, или Мелет в своих крепких сандалиях?

Пойдем далее. Мелет припомнил и помянул комедию Аристофана, при просмотре сцен из которой я якобы неумеренно хохотал. В самом деле, хохотал, все видели, что так и было, причем хохотал не один, а вместе с остальными афинскими зрителями, поэтому обвинять в веселье при просмотре комедии следовало бы весь легковозбудимый афинский народ, а не одного меня. Признаться, я не понимаю, почему из всех веселящихся зрителей Мелет выбрал одного дурно одетого, а не обвинил всех афинян сообща, поскольку, насколько мне известно, афинские законы действуют в отношении не только дурно, но и хорошо одетых, то есть в отношении всех афинских граждан независимо от их одежды. Конечно, в комедии выведен не весь афинский народ, а один попадающий в глупые ситуации Сократ — видимо, поэтому Мелет решил обвинить меня одного, однако я готов доказать, что подобных обвинений вообще не должно бы существовать, если уж наказывать всякого выведенного в аристофановской комедии человека. Всем афинянам известно, что Аристофан был веселым малым, склонным пошутить не только надо мной, своим хорошим приятелем, но и над другими афинянами, в частности, над старым Мелетом, сыном которого является молодой Мелет, обвиняющий меня сейчас на этом народном судилище. Если судить всех афинян, выведенных в комедиях Аристофана в смешном виде, надо судить и старого Мелета, которого боги давно уже оприходовали, но если бы он был в свое время, сразу после премьерного показа другой аристофановской комедии, осужден, что бы получилось? Это было, если память мне не изменяет, двадцать четыре года назад, тогда как моему обвинителю, молодому Мелету, всего двадцать три года. Осуди гелиасты старого Мелета в свое время, скорей всего, молодой Мелет из лона своей матери не вылез бы, поэтому предлагаю вам, мудрейшие афинские мужи, последовать логике, предложенной обвинением, и исправить старую судебную ошибку: посчитать старого Мелета осужденным – на том основании, что он так же, как и я, был выведен в комедии Аристофана, — молодого Мелета неродившимся, а меня, поскольку никто мне в таком случае обвинения не предъявлял, полностью по данному обвинению оправданным.

Гелиасты голосуют. Вперед выступает глашатай.  

Глашатай: Двести восемьдесят один голос — «за». Двести двадцать голосов — «против». Высоким судом гелиастов, в лице избранных афинским народом судей, обвиняемый признан виновным. Теперь, по традиции нашего правосудия, виновный должен сам предложить себе наказание, с которым суд вправе согласиться или не согласиться.  

Сократ:  О, мудрейшие афинские мужи, вы спрашиваете, какое наказание я сам себе предложу. Что же, постараюсь быть мудрым, уподобившись в мудрости вам, только что вынесшим мне обвинительный приговор! Меня обвинили в том, что я расхаживаю по общественным местам в дырявой тунике и босиком. Что же, я готов исправиться, но поскольку обременен многочисленной семьей и не обладаю достаточными средствами к существованию, назначаю себе в качестве наказания получать из городской казны Афин тысячу мин серебром ежегодно. Эти деньги позволят мне купить новую тунику и новые сандалии, потому что мои ноги обвинитель Мелет, как и другие афиняне, лицезреть уже не могут, настолько они им своим грязным видом приелись.

Что же касается вечных разговоров, обусловленных моей низменной и неисправимой натурой, то вижу только один способ остановить их, хотя бы на время, а именно: набить мне рот до отвала. Для этой цели назначаю себе второе наказание: торжественный обед в Пританее, каким чествуют у нас народных героев. Во время торжественной трапезы я, несомненно, набью себе рот сказочными явствами и на какое-то время заткнусь, что даст возможность Мелету восстановить в Афинах законный порядок и спокойствие. Надеюсь, обед окажется таким шикарным, что времени Мелету хватит.

Да, именно так, о, мудрейшие афинские мужи, во искупление своих преступлений, я назначаю себе тысячу мин из городской казны ежегодно и торжественный обед в Пританее.

Слышатся негодующие возгласы. Гелиасты голосуют. Вперед выступает глашатай.  

Глашатай: Сто сорок голосов — «за». Триста шестьдесят один голос — «против». Высоким судом гелиастов, в лице избранных афинским народом судей, предложенное обвиняемым наказание не утверждено. Виновному в качестве наказания назначена смерть. Теперь, по традиции афинского правосудия, осужденному предоставляется заключительное слово.

Сократ: О, мудрейшие афинские мужи, насколько же верное решение вами принято. Признать виновным старика, и без того уже одной ногой стоящего в могиле! Своим решением вы, несомненно, хотели облегчить жизненные муки обвиняемого, максимально сократив переход в царство теней, неминуемо ожидающий каждого человека, меня в том числе. Спасибо за проявленное милосердие!

Особенно оно дорого мне, изможденному глупцу, проливавшему кровь за родной город. Разве, служа гоплитом в Пелопонесскую войну, мог я представить, мог пожелать, чтобы пятьсот один уважаемый афинский гражданин специально собрался в людном месте поговорить обо мне, моем дырявом хитоне и босых пятках, о том, зачем я высказываю молодым людям свои философские суждения, хотя бы даже сами собравшиеся в этих философских рассуждениях ничего не понимали. Спасибо, спасибо вам, дорогие афиняне! Я ведь не какой-нибудь известный вор, или убийца, выскакивающий из оливковой рощи с кинжалом в руке, или морской разбойник, исподтишка топящий торговые суда, и не вор, каких полно вокруг, даже не изменник, открывающий городские ворота неприятелю, — всего лишь нищий философ, вступающий с людьми в безобидные дискуссии, за что мне только такая честь? Мне, удостоенному столь пристального внимания, остается порадоваться за афинское правосудие, насколько слаженно и милосердно оно работает. Особую благодарность я хочу высказать Аниту, который — мне доподлинно это известно — и организовал мое обвинение в лице Мелета, потому что куда какому-то там молодому малоизвестному поэту до обвинения такого признанного дурака, как Сократ: кишка у него тонка! Думаю, Анит догадался, насколько мне в последнее время тошно видеть окружающие лица, и решил расплатиться за обучение у меня своего сына Аристодема обвинительным заключением, поскольку плату за обучение я со своих учеников никогда не брал, а в будущем уж точно не возьму.   

Желаю всем афинским жителям, моим судьям в особенности, как можно дольше не умирать, потому что видеть их довольные, сытые, уверенные в своем благоразумии и своей правоте рожи мне в царстве мертвых будет невыносимо скучно.

Сократа уводят.