17.

Автор: И плотник действительно не подвел.

Когда в оговоренный срок, ровно через неделю, Анатолий пришел за заказом, довольный Илья, потирая усы, провел подпольщика в сарай, где, помедлив секунду ради пущего эффекта, сорвал полотно с изготовленного приспособления: сложной конструкции телеги с сиденьем из цельного дуба посередине.

«Принимайте изделие, товарищ Бефстроган».

Анатолий даже крякнул от удовольствия. Если эта очень похожая на телегу конструкция так же эффективно, как маскировочное, способна исполнить основное боевое предназначение, ради которого все затевалось… 

«Хотелось бы проверить в деле».

«Обижаете», – возмутился Илья более для проформы, косясь хитрым глазом на Анатолия.

Он прекрасно видел, что телега пришлась заказчику по душе, и втихомолку, совершенно по-детски, веселился.

«Но если настаиваете, можно и в деле», – как бы нехотя, из принуждения, согласился мастер, натягивая на плечи рваный зипунишко.

Пока Илья запрягал, Анатолий еще раз оглядел деревянную конструкцию. Ни одного железного гвоздя не использовал в ней русский умелец, ни разу не погрешил против основного назначения, разве кое-какие детали выглядели чересчур замысловато. Но что до замысловатости, она, без сомнения, будет объяснена немцами желанием русского мастерового вывернуться наизнанку, показать все, на что способно его высокое плотницкое искусство. С этой стороны участие изготовителя в испытаниях было желательно.

«Поехали, товарищ».

Анатолий вскочил на телегу, плотник цокнул, и его рябая с подпалинами кобыла тронулась с места. Она самостоятельно выбралась на улицу и направилась в сторону леса, принципиально не уступая дорогу встречному немецкому транспорту.

«Знать, у Ильи настоящая русская лошадь», – подумалось Анатолию.

«Она у меня партейная», – успехнулся в усы плотник, будто услышав.

Новенькой, с иголочки, телегой никто не заинтересовался, хотя несколько прохожих бросили вслед необычной повозке удивленные взгляды.

Остановились только у контрольно-пропускного поста на выезде из города. Немцы досматривали любой транспорт, включая порожний, поэтому у полосатого шлагбаума скопилось несколько велосипедов и телег местных жителей, не считая военных машин, которых пропускали без очереди, совсем как в первопрестольной.

Минут через десять дошла очередь до их телеги.

«Was ist das? – Что это такое?», – брезгливо спросил толстый, будто сошедший с рисунка Кукрыниксов немец, тыкая штыком в прикрывающую дно телеги рогожку.

«Рогожка, господин начальник, – задиристо посверкивая глазом, ответил рыжий Илья. – А под рогожкой веревочка, для хозяйственных надобностей».

«Halt mich nicht auf! – Не задерживай меня!»

Ни телега, ни моток веревки под рогожкой часового не заинтересовали.

Подпольщики выехали из города и, вспоминая карикатурного немца – и как только таких везут Россию завоевывать? – некоторое время молчали.

Когда городские крыши исчезли из вида, а светлые березовые рощи, разбавленные темно-зеленым ельником, потемнели и загустели, Илья уверенно свернул к лесу:

«Здесь».

Заодно приглядел на обочине гранитный булыжник потяжелее и при помощи Анатолия загрузил в телегу.

Они проехали по лесной дороге еще немного и затормозили. Илья соскочил с телеги и принялся распрягать, а Анатолий осмотрелся. Поблизости – километрах, наверное, трех-четырех в округе – не было ни единой души. Деревья на краю опушки, под порывами налетающего ветерка, покачивали белоснежными стволами и шевелили томно опущенными ветвями; те же, которые находились в чаще, дрожали одними макушками. Небольшая поляна в лесу, найденная подпольщиками, заросла некошеной травой, лютиками и еще какими-то голубыми, похожими на незабудки цветами. Казалось, нет в мироздании более тихого и успокаивающего местечка, чем это, хотя в каком-то километре от него русская земля стонала и скрежетала, истоптанная сапогами немецко-фашистских варваров.

Илья тем временем распряг кобылу и хлопнул по заднице: гуляй, мол, животина, щипи свежую травку, пока хозяин дело мозгует. Еще раз любовно оглядев свое деревянное изделие со всех сторон, принялся споро разбирать его, через четверть часа получив на месте телеги груду деревянных деталей. Затем столь же ловко, как разбирал, начал из полученных частей собирать – но уже не телегу, а нечто горизонтально стоящее, выпирающее в небо двумя толстыми балками. 

«Что, дурында, глаза понапрасну раззявил? Веревку тащи!» – в притворной злобе крикнул он стоящему без дела Анатолию.  

Анатолий приволок выложенный из телеги тяжелый моток, и Илья, прикидывая на глазок, принялся отрезать веревку нужной – а какой, ему лучше было известно, – длины. Закончив, обвязал и закрепил веревочные концы на параллельных балках, а середину мотка – на ковше, служившем в телеге козлами. Что-то еще подправил, подкрутил и отступил на пару шагов от произведения, любуясь делом умелых рук своих.

Залюбовался и Анатолий. Перед ними, собранная из частей бывшей телеги, стояла небольшая, но ухватистая катапульта. Производи Илья подобные деревянные поделки в Европе, был бы зажиточным бюргером, и величали бы его уважительно по имени-отчеству… Но не судьба была прожить жизнь в холе и достатке: русским мужиком уродился плотник на свет Божий. Теперь катапульте суждено было не красоваться в кунсткамере какого-нибудь средневельможного замка, с башенками по краям, а служить суровому подпольному делу: уничтожению немецкого изверга.

«Чего встал? Помогай».

Илья, вставив две оставшиеся от телеги детали в специально предназначенные для них пазы, принялся с силой вертеть, заставляя веревки перекручиваться, а перекручиваясь, сжиматься, наклоняя тем самым метательный ковш к земле. Его примеру последовал Анатолий.

Вскоре катапульта изготовилась для метания: оставалось вложить в метательный ковш снаряд, для чего и была подобрана по дороге каменная глыба. Со всеми предосторожностями подпольщики загрузили снаряд в ковш и все-таки не удержались, еще раз залюбовались искусной, на удивление грозной поделкой. В изогнувшихся древесных балках Анатолию почудилась такая пружинистая мощь, что он невольно поежился, представляя, с какой скоростью каменный снаряд устремится в предназначенную для поражения цель.

Илья крутанул какую-то деревянную шестерню, устанавливая готовую к метанию катапульту в положение «целься», избрав мишенью одинокую, стоящую на другом конце поляну сосну. На мгновение Анатолий усомнился, нужно ли ломать стройный мачтовый ствол, высоко в небо вздымающий игольчатую крону, но в последний момент устыдился, сообразив, что точность попадания в гауляйтера важнее какой-то сосны. И все-таки ему было невыносимо жаль разрушать маленькую лесную идиллию, уголок первозданной природы, куда еще не докатилось эхо проклятой войны, мирный и очаровательный в своей нетронутости.

«Желаешь опробовать, товарищ?»

Анатолий кивнул так быстро, что даже покраснел от мысли: плотник догадался о его мальчишеском желании самому потянуть спусковой рычаг. Но отказываться было поздно. Подпольщик с воодушевлением приблизился к катапульте, наклонился и на всякий случай взглянул в прорезь деревянного прицела: сосновый ствол находился точно в перекрестьи. И вдруг Анатолий увидел дятла, обыкновенного длинноклювого дятла, примостившегося на сосновом стволе и как ни в чем ни бывало выколачивающего из смолистой древесины своих обычных жучков и козявок.

«Улетай! Улетай, дятел!» – чуть было не крикнул Анатолий, но в последний момент устыдился возможной реакции со стороны грубоватого плотника.

Что за недостойный советского подпольщика сентиментализм, в самом деле! Здесь война, непримиримое противоборство социальных систем, а он, как какая-нибудь девчонка, то сосну спасает, то дятла! И все же, сердцем ощущая свою правоту, Анатолий не желал стрелять в стучащего по сосне дятла, поэтому, к удивлению Ильи, не видевшего птицы, медлил, как заклинание повторяя про себя заветные слова:

«Улетай, дятел, ну улетай же, пожалуйста!»

И дятел поддался уговорам, снялся со ствола, запорхал куда-то вкось, в играющую солнечными бликами листву. С легким сердцем потянул тогда Анатолий спусковой механизм. Катапульта задрожала и разжалась, бешено свистанул запущенный метательным механизмом снаряд, а освободившееся устройство все еще продолжало дрожать словно от перенесенного гнева и напряжения.

Камень угодил поперек соснового ствола, на уровне десяти метров, точно там, куда было наведено перекрестье прицела. Сосна, не покачнувшись даже, надломилась, и отломавшуюся верхушку стремительной силой унесло далеко в гущу ореховой поросли. Кобыла оторвалась от подножного корма и удивленно вытянула морду в их сторону, но разве понять было простой лошади, хотя бы самой сообразительной и преданной Советской власти, охватившее людей еле сдерживаемое ликование?

Анатолий обратился к плотнику: тот хищно улыбался, довольный произведенным камнеметанием. Заулыбался и Анатолий, представив тяжеловесный каменный снаряд влетающим в окно гауляйтерского кабинета.

«Принимаешь работу, Бефстроган?»

Молча, с достоинством, они пожали друг другу руки.

«Постреляем еще?»

От повторной стрельбы Анатолий отказался, не видя в этом необходимости – слишком наглядно и убедительно было им увиденное, – но попросил плотника разобрать и еще раз собрать катапульту, с тем чтобы Анатолий мог выполнять эти операции в одиночку, с закрытыми глазами. Убедившись, что разборка катапульты доступна и ему, подпольщик еще раз поблагодарил плотника за изготовленное деревянное чудо.

Вдвоем они разобрали катапульту и, из отдельных деталей, собрали первоначальную телегу, ничуть за время ее превращения в катапульту не изменившуюся. Илья кинул веревки под рогожку, и туда же свалил принесенный ими, пристрелянный уже, гранитный булыжник. Этому камню предстояло отплатить гауляйтеру за все совершенные им злодеяния.

Пока Илья впрягал в бывшую катапульту кобылу, Анатолий с нетерпением прикидывал: 

«Когда же? Когда свершится первый за время его пребывания в подполье акт возмездия? Послезавтра? Нет, нечего откладывать расплату! Завтра к вечеру, прямо в своем кабинете, за подписанием преступных приказов, гауляйтер будет раздавлен метким гранитным булыжником».

Это Анатолий, конечно, торопил события: приступить к выполнению можно было не раньше базарного дня, когда на площади соберется побольше народа. Так было необходимо для осуществления задуманного.