Сцена 5

Утро среды, Андреевская обитель. Монахи вперемежку с народом. Все толпятся в ожидании выхода Государя, которому монастырское начальство презентует денежный стан. Ивашка с трудом отыскивает в толпе Аврамия.

Ивашка: Отче…

Аврамий: Благословен буде, отрок.

Ивашка: Переложил ли грамотки мои?

Аврамий: Переложил. Ох, отрок, осиян ты Христовым благословеньем, да токмо думы твои дюже светлы. Ослепнути от них недолго.

Ивашка (с нетерпением): Хде ж они, отче?

Аврамий: Съде.

Протягивает Ивашке бумажные листы.

Ивашка: Передам Государю, а там будь что буде.

Аврамий: Петру-Государю грамотку? (Меняясь в лице). Што ты удумал, отрок? Мыслимо ли дело?

Ивашка: Сам сказывал, отче: Господь-Христос меня вразумие. Коли вразумие, так с благой целью, вестимо. А шо более на благо можа быть, нежели польза великая люду простому расейскому?

Аврамий: Истинно кажешь. Да токмо не по нраву мне, отрок, твоя задумка.

Ивашка: Почто не по нраву, отче?

Аврамий: Не попаде твоя грамотка Государю. Бояре вкруг его рамно невогласы да неключимы. Не допроводити они бумажку до Государя.

Ивашка: Государь сам грамотку мою яти. 

Аврамий: Ой ли? Одно дело стан денежный в помосчь государству, другое дело – грамотка. Не приме Государь каракули твои. Знамо ли тебе, отрок, сколь у него советников почестных да именитых?

Ивашка: Не каждого советника Господь вразумие.

Аврамий: Твоя правда. Да токмо Христом-Богом молю, не передавай ты грамотку сию Государю.

Ивашка мотает несогласной головой.

Ивашка: Прости и благослови меня, отче.

Аврамий (шепчет): Отрок осиянный…

Ивашка: Шо, отче?

Аврамий: Я Государю грамотку передати. А ты стоймя в толпе оставайси. Узришь все, как ести. 

Забирает у Ивашки бумаги.

Ивашка: А сделаешь ли, отче?

Аврамий: Крестом нательным клянусь.

Ивашка: Благодарствуй тогда.

Народ начинает тыкать пальцами и волноваться. Из монастырской мастерской на простор выходит довольный Петр: в камзоле и ботфортах, с тростью, вышагивает длинным командорским шагом. За Петром еле поспевают бояре и Андреевское начальство.

Народ: Государь! Государь иде!

Петр Великий: Молодцы, чертеняки монастырские! Дюжий денежный стан сварганили. Буде теперича, хде монету звонкую для войны со шведом чеканити.

Аврамий осеняет себя крестным знамением и, расталкивая людей, бросается перед Петром на колени.

Аврамий: Государь великий, праведный!

Петр Великий: Хто таков?

Аврамий: Аврамий, монах здешний.

Петр Великий: Пошто проход нароком загородил, монах? На монастырь жаловаца надумал?

Аврамий: Немае у меня обид на монастырь, Государь. А лутче прими-ка ты сии грамотки.

Протягивает Ивашкины листы.

Петр Великий: Что за грамотки?

Аврамий: Дума о том, как Расею с колен възняти.

Петр Великий: А што, мне нравица. Была Расея на коленях, очком к ворогу, а таперича на ногах накрепко стояти и сама ворога…

Принимает бумаги и читает.

В собрании царскаго сокровища надлежит прямо и зъдраво собирати, чтоб никаковые обиды ни на кого не навести, казна бы царская собирати, а царства бы его не розоряти. Худой тот збор, аще хто царю казну собирает, а людей разоряет, ибо аще хто прямо государю своему тщитца служити, то паче собрания надлежит ему людей от разорения соблюдати, то оное собрание и споро и прочно будет; к сему же и собранного надобно блюсти, дабы даром ничто нигде не гинуло. Охранения доброй товарищь собранию, аще бо охранения хде не будет, трудно тут собирателю собирати. Яко бы утлаго сосуда не можно наполнити, тако и собрание казны, аще собранного не будут блюсти, неспор тот збор будет.

Наугад переворачивает несколько листов.

Делам всем, по моему мнению, надлежит всякому судье учинить росписи же и ту роспись по вся дни прочитать и подьячих понуждать, чтоб от челобитчиков докуки не ждали, но то бы и помнили, чтоб дело не лежало без делания и готовили бы к слушанию. И егда кое дело к слушанию готово, то судье, с товарищи слушать, не дожидаясь от исца иль от ответчика докуки о вершенье. Судье надобно помнить то, чтобы даром и единаго дня не пропустить, чтоб дела какова ис той росписи не вершить и, слушав, чинить решение немедленно, дабы людие божий ко изълиших волокитах напрасно не пучились.

Перелистывает еще несколько листов.

Есть слух, что иным солдатам и по десяти алтын на месяц денежнаго жалованья не приходит и о таковой их скудости, чаю, что никто великому государю не донесет, но, чаю, доносят, бутто всей сыти и всем довольны. И от такова порядка и от бескормицы служба вельми не спора, потому что, голодной идучи, за соломину зацепляется, а не то что ему неприятеля гнать и чрез колоды и чрез ручьи скакать. Голодной человек подобен осиновому листу и от малаго ветра шатаетца, у голоднаго и работа худа, а не то что служба. И от таковых какая спорынья в службе, что не желает неприятеля убить, но желает сам убиен быть, дабы ему вместо здешния нужды тамо каковое либо упокоение за приятие смерти своея прияти.

Вспыхивает.

Ты сие писав?

Все замирают, в ожидании ответа.

Аврамий (твердо): Я писав.

Петр Великий: Как посмел мне, Государю свому, дерзновения чинити? Али монаху лутче моих бояр да воевод ведомо, как казну собирати и сколь солдатам платити? 

Аврамий: Прозелная моя горячесть понудила мя на сие дело. Бог бо ми свидетель, что не ради такова поискания или прибытка желая себе. От юности своей я был таков и лутче ми каковую пакость на себе понести, нежели, видя что не полезно, умолчати. Паче же всех свидетелств правдолюбивое сердце да рассудит вся.

Петр Великий: Неча монаху рожу свою в чужое корыто сувати. (Солдатам). Взять сего дерзновенца и в Петропавловску крепость свезть. Дабы никто из длинногривых неспросясь не поучал Государя свово, как ему землей расейской правити и зборы чинити. 

Аврамия хватают и отволакивают в сторону, несколько раз при этом ударяя по шее. Монахи крестятся, народ хохочет. Затерянный в толпе Ивашка стоит ни жив ни мертв. Великолепный Петр тем же длинным командорским шагом удаляется и совсем пропадает из виду.