Сцена 2

Через пару лет. Лондонская эмиграция. Кабинет Маркса в снимаемом им (между прочим, на деньги Энгельса) доме на Грейт-Уиндмилл-стрит. Хозяин кабинета, после проведенной за письменным столом ночи, спит на диване. В дверь заглядывает Конрад, ставший-таки секретарем лидера немецких коммунистов.

Конрад: Гражданин Маркс, гражданин Маркс…

Маркс ворочается на диване.  

К вам посетитель… (Видя, что Маркс не просыпается). Попрошу его подождать.

Бережно затворяет дверные створки. Маркс снова ворочается и, потягиваясь, поднимается на ноги.  

Маркс (кричит сквозь дверь): Ну кто там еще, Конрад? Скажи ему, пусть заходит. Я уже проснулся.

Гость заходит.

А, это вы, Либкнехт (говорит Маркс, продолжая потягиваться после чересчур короткого сна). Признайтесь, что в своей последней статье вы поднапустили сентиментального тумана, хотя энергетический пафос вашего труда все-таки вызывает уважение, какое способна вызвать любая искренняя попытка устранить давление эксплуататоров на наемный класс. Однако туман — такой, знаете ли, какой случается в Южной Германии: липкий и проникающий в легкие, — остается туманом, поэтому я вызвал вас к себе, чтобы разобраться в вашем вопросе окончательно. Что поделаешь, мой сентиментальный друг, я знаком с вами слишком поверхностно. Но это ненадолго. Подойдите ко мне поближе…

Либкнехт: Извините, зачем?

Маркс (нетерпеливо): Ну идите же, вам говорят! Мы, немецкие коммунисты, особенно в период эмиграции, должны держаться сплоченно.

Либкнехт: Надеюсь, вы не причините мне вреда?

Маркс (ворчит): А хотя бы и причинил, это будет вред во благо угнетенных сословий, новых производительных сил, которые приводят в расстройство буржуазную собственность. Неужели вы не способны пострадать ради прогресса человечества, или ставите себя превыше остальных людей? Ну тогда это прямое оскорбление не только человечеству в целом, но и мне лично, поскольку я тоже принадлежу роду человеческому.

Либкнехт: Я предпочел бы действовать во благо угнетенных сословий с безопасного расстояния.

Маркс: Ах так… (Кричит за дверь). Конрад, пригласите Пфендера, и пусть захватит измерительные принадлежности!

Дверь отворяется. Заходит Конрад. Следом за ним заходит семейный френолог Пфендер, в руках у которого металлическая линейка с зажимами для головы, предназначенная для измерения черепа.

Либкнехт: Боже, что вы хотите со мной сделать?

Конрад пытается показать Либкнехту знаками, чтобы тот соглашался на все.

Маркс: Всего лишь измерить ваш череп, друг мой, произвести, так сказать, некоторые антропометрические исследования. Шишкообразный выступ, заметный на вашем затылке, внушает мне определенные опасения, разрешить которые по силам только высококлассному профессионалу. Тогда и станет ясно, насколько сентиментализм вашей статьи вызван вашей молодостью и, следовательно, неопытностью в революционных делах, а насколько — неустранимыми ошибками мировоззренческого плана.

Конрад (вежливо): Садитесь в это кресло, гражданин Либкнехт. В нем вам будет намного удобней.

Либкнехт: В это кресло? По-моему, оно запачкано.

Маркс: Запачкано?

Либкнехт: Боже мой, это похоже на засохшую кровь! Кого вы в нем зарезали?

Пфендер: Лично я никого не резал. Если я использую скальпель или хирургическую пилу, это называется вскрытием, а не разрезанием. Мы, люди науки, предпочитаем точную терминологию.

Маркс: Наверное, я вскрывал один из своих фурункулов, сидя в кресле. Я, знаете ли, страдаю фурункулами. Надеюсь, каждый из моих фурункулов дорого обойдется буржуазии… так дорого, как обходится какое-нибудь локальное национальное восстание, когда социальный организм уже возмущен, но не хватает сил бесповоротно перебороть болезнь. Но вам, мой сентиментальный и излишне пугливый друг, совершенно нечего опасаться. Кровь, как вы сами изволили заметить, давно засохла. Тем более она не ваша. Уж вы не побрезгуйте: эти кровавые пятна принадлежат руководителю Союза коммунистов и Комитета помощи немецким эмигрантам, одновременно шеф-редактору политико-экономического обозрения «Новая рейнская газета».

Либкнехта насильно усаживают в кресло, и Пфендер приступает к измерениям.

Пфендер: Так… так… Окружность черепа 532 миллиметра, ширина лба — 118 миллиметров. Черепно-глазничный показатель 32. Черепно-спинальный показатель 21.

Маркс: Ты слышал, Конрад? Это потрясающе!

Пфендер: Шиловидные отроски выпуклые — раз. Венечный шов извилист — два. Между крыловидным отростком и основной частью затылочной кости проходит костный гребень — три. Малая лобная кость пропорциональна теменной — четыре.  

Маркс: Отлично, отлично!

Пфендер: Что же, в целом показатели благоприятные… Предрасположенностей ни к содомии, ни к предательству интересов пролетариата не нахожу. Ergo, не вижу никаких противопоказаний общаться с этим человеком, заявляю официально как дипломированный френолог.

Маркс: Однако, излишне сентиментальный стиль его статей…

Пфендер: Прекрасно понимаю вас, герр Маркс. Убедитесь сами. О повышенной эмоциональности свидетельствует неправильность в развитии левого теменного бугра… вот здесь, видите… присутствие двух скрытых бугорков на лобной кости и… (Либкнехту, раздраженно). Поверните  же, в конце концов, голову набок, а то герру Марксу не видно… небольшая плажиоцефалия.

Маркс: Доктор Пфендер, да вы настоящий кудесник!

Пфендер (гордый произведенным впечатлением, продолжает): Было бы чрезвычайно познавательно вскрыть черепную коробку, чтобы измерить мозг непосредственно, а также взвесить его на аптекарских весах. Трепанация черепа дала бы точные, а не приблизительные результаты.

Либкнехт: Я, пожалуй, пойду… Вспомнил об одном неотложном деле, поэтому вынужден откланяться.

Спасается бегством.

Маркс (кричит ему в спину): Ожидаю от вас обзорной статьи, мой друг! С такой черепной коробкой, как у вас, в моей «Новой рейнской газете» вы желанный гость. Но больше никакого желтого тумана, никаких мудрствований об осуществлении человеческой сущности, иначе весь пафос пролетарской борьбы окажется выхолощен! Выставьте напоказ реакционный характер буржуазного производства, как женщина выставляет напоказ свои прелести в первую брачную ночь.

Либкнехт скрывается за дверью. Все смотрят ему вслед, улыбаясь и думая каждый о своем:  Маркс — о врожденной трусости Либкнехта; Конрад — о том, что Либкнехт испугался величия человека, с которым ему только что довелось беседовать; Пфендер – о том, что Либкнехт не благоговеет перед наукой.

Конрад: По-моему, он изрядно струхнул.

Маркс: Что же, не все выдерживают накала революционной борьбы… Однако не пора ли нам позавтракать?

Конрад: Обед накрывали два часа назад, гражданин Маркс.

Маркс (кричит): Хелен, Хелен!

Входит служанка Хелен Демут.

Хелен: Слушаю, господин Маркс.

Маркс: Как там Женни? А дети?

Хелен: Госпоже нездоровится, и девочки выглядят больными.

Маркс: А Муш?

Хелен: Этот пострел в порядке.

Маркс: Вот и хорошо. Принеси мне что-нибудь поесть.

Хелен: Пришел булочник за деньгами…

Маркс: Ни слова о булочнике, его я проглочу на следующей неделе. Принеси чего-нибудь съестного, и поживее.

Хелен уходит.

Конрад (застенчиво): Над чем вы сейчас работаете, гражданин Маркс? Я имею в виду, помимо «Новой рейнской газеты». Какой-нибудь фундаментальный политический труд?

Маркс: Что ты скажешь, Конрад, о «Великих мужах эмиграции»? Среди нашего брата-эмигранта вращается такое огромное количество политического отребья, что у меня язык чешется от неудержимого желания напеть им ласковую революционную колыбельную, такую, чтобы сон у этих проходимцев пропал до Страшного суда.

Конрад (застенчиво): Уверен, это будет выдающееся сочинение.

Входит Хелен.

Маркс: А где еда? Ты что, издеваешься надо мной, женщина, или надумала уморить меня голодом?

Хелен: Господин Маркс, там пришел человек…

Маркс: И по его милости я должен остаться без обеда? Если этот человек имел наглость явиться со счетами, вышвырните его за дверь. Вместе с его надоедливыми требованиями.

Хелен: Очень неприятный человек, господин Маркс. Утверждает, что он секундант какого-то господина, который вызывает вас на дуэль.

Маркс: Вот как? Это становится занятным. Кто бы это мог быть?

Задумывается.

Ну что же, зови его сюда. А вы, Конрад, останьтесь. Сейчас вы увидите, как я осажу этого мерзавца.

Хелен уходит, и вскоре появляется Бартелеми, мускулистый уверенный в себе мужчина.  

Чем обязан? (Говорит Маркс, принимая официальную позу).

Бартелеми: Эмануэль Бартелеми к вашим услугам, мсье Маркс. Имею честь передать вам вызов на дуэль.

Маркс: От кого же, позвольте спросить?

Бартелеми: От оскорбленного вами Августа Виллиха.

Маркс: Ах, от Августа Виллиха! (Конраду, смеясь). И это теперь называется оскорблением? Подумаешь, оскорбление — назвать Августа Виллиха неграмотным, четырежды рогатым индюком! А каким образом к этому неграмотному индюку прикажете еще обращаться, когда его мелкобуржуазный социализм, хотя и доказавший разрушительное действие машинного производства и разделения труда, не пошел дальше цеховой организации производства и патриархального сельского хозяйства? Он и есть четырежды рогатый индюк!  

Бартелеми: Оскорбление было нанесено в публичном месте, на заседании центрального комитета Союза коммунистов.

Маркс: Что с того?

Бартелеми: Ничего. Потрудитесь выбрать оружие.

Маркс: Отлично, но сначала я вынужден попросить моего уважаемого семейного френолога доктора Пфендера исследовать вашу черепную коробку с целью убедиться, что этот вызов на дуэль не является дурацким розыгрышем.

Пфендер берет свою измерительную линейку наизготовку и приближается к Бартелеми.

Стойте спокойно, не дергайтесь…

Пфендер (протягивая руки): Даже не притрагиваясь к черепу этого субъекта, могу диагностировать начальную стадию субмикроцефалии, которая через десять-пятнадцать лет в состоянии привести пациента к возбудимости и агрессивности такой невероятной степени…

Бартелеми продолжает стоять не шелохнувшись, и взгляд у него нехороший.

Бартелеми: Не трудитесь, мсье Маркс! Не так-то легко запугать человека, только что сбежавшего с французской каторги. Если желаете увидеть клеймо, могу обнажить плечо. Случайно убил полицейского, поэтому не шутите со мной. Если этот идиот (Бартелеми имеет в виду Пфендера) приблизится ко мне со своей измерительной железкой, воткну ее по самую рукоять наглецу в глаз.

Смотрит на френолога в упор.

Пфендер (тормозя на всем ходу):  Позвольте, я же ученый! Со мной нельзя обращаться непочтительно!

Бартелеми: А мне почем знать, какой вы ученый? (Марксу). Вы какое оружие предпочитаете, мсье Маркс?

Маркс: Полагаю, сначала следует договориться, что понимать под мелкобуржуазным социализмом…

Бартелеми: Какой еще мелкобуржуазный социализм? Вы на людях обозвали человека индюком, не понимаю, чего вам еще нужно? Выбирайте оружие, а после договоримся об остальном. В Англии дуэли запрещены, поэтому, чтобы решить наше маленькое дельце, придется куда-нибудь отъехать. Советую Антверпен. Очень подходящее местечко — с трупами никаких проблем. До Антверпена доедете в пассажирском салоне, а уж обратно, если желаете быть похороненным в Англии, в багажном… Никаких проблем, уверяю вас. Мсье Виллих попадает в козырного туза с десяти шагов.

В кабинет врывается рыдающая растрепанная Женни, а ворвавшись, бросается мужу на шею.

Женни: Нет, Карл, нет! Хелен мне все рассказала! Ты же не оставишь меня с детьми! Не принимай вызов, Карл, дорогой, потому что тебя обязательно убьют, а мое сердце разорвется от горя по своему мужу и забот о своих детях. Ты же не можешь драться на дуэли с каждым из своих политических противников!

Маркс: И то верно.

Бартелеми наблюдает за супругами с презрительной усмешкой.

Бартелеми: Насколько я понимаю, мсье Маркс, вы отказываетесь от дуэли. Испугались. Да вы, оказывается, трус. Мастер на разговоры, а как до дела доходит, сразу в кусты. Август был совершенно прав, характеризуя вас.

Маркс: Я не могу играть на руку своим недостаточно уравновешенным врагам. Дуэль для человека моего масштаба — непомерно большая роскошь.

К Бартелеми подскакивает задыхающийся от возмущения Конрад.

Конрад: Да как… как вы смеете! Да вы знаете, кто перед вами стоит, кого вы пытаетесь вызвать на дуэль?!

Бартелеми: Не ерепенься, мальчишка. К тому же, по поводу заслуг мсье Маркса в революционной пропаганде, готов поспорить.

Конрад: Вы… Вы… Я принимаю ваш вызов вместо гражданина Маркса. Гражданин Маркс не имеет права рисковать своей жизнью, а я могу, поэтому вы ответите за свои оскорбления… ответите…

Бартелеми с высокомерной жалостью оглядывает Конрада от ног до головы.

Бартелеми: Ну что же, словечко вылетело, обратно не воротишь. За вину своего хозяина расплатишься ты, юнец. Думаю, Августу все равно, кого застрелить. Чтобы сорвать накопившееся раздражение, он должен как следует разрядиться.

Хохочет над собственной шуткой.

Какое предпочитаешь оружие?

Конрад: Пулю… то есть пистолеты.

Бартелеми: Договорились. Сначала ты получишь пистолет в руки, а затем уж и пулю в голову, как заказывал.

Снова хохочет.

Судно отплывает через два часа. Успеешь собраться?

Конрад: Мне все равно. Буду готов, когда скажете.

Женни (отрываясь от груди мужа): Конрад, не делайте этого. Дуэли — это же первобытное варварство!

Конрад: Он должен расплатиться, дорогая госпожа Маркс, за вызов вашему мужу… должен расплатиться… Поверьте, такое нельзя спускать с рук… Наверное, мне пора паковать багаж… Как вы думаете, сколько брать чистых сорочек?..  

Уходит, покачиваясь.

Бартелеми: Честь имею кланяться. Мы с Августом Виллихом ожидаем мальчишку с его секундантом на борту. Если секунданта не найдется в Лондоне, в Антверпене подыщу что-нибудь подходящее.

Уходит.

Женни (мужу): Карл, сделай же что-нибудь. Нельзя допустить, чтобы Конрад погиб на дуэли. Он такой милый и честный мальчик.

Маркс: Но вызов принят! Теперь ничего не поделаешь.

Женни (со слезами на глазах): Как ты можешь быть таким бесчувственным, Карл? (Выбегает из кабинета). Конрад! Конрад! Ведь еще не поздно сказаться больным… опоздать к отплытию…

Пфендер: Если я вам на сегодня больше не нужен… Было чрезвычайно приятно, да… Мы, люди науки, чураемся низменного физического насилия…  

Пятится вместе со своей измерительной линейкой.

Маркс: После таких событий трудно настроиться на работу… Однако, кто-нибудь принесет мне поесть? Я голоден, как Геракл, только что совершивший свой двенадцатый подвиг. Хелен! Хелен!